Три товарища и другие романы

Он взглянул на небо, испещренное россыпью звезд. Радоваться надо, что все так обернулось. Без лишних слов и ненужных разговоров. Он все знал, и Жоан знала. По крайней мере под конец. Она выбрала единственный верный выход. Никаких объяснений. Объяснения — это уже второй сорт. Для чувств никаких объяснений не требуется. Только действия, только поступки. Слава богу, у Жоан ничего подобного и в мыслях не было. Она действует. Раз — и готово. И все дела. И никаких тебе туды-сюды. И он тоже только действует. Чего тогда, спрашивается, он тут торчит? Должно быть, всему виной воздух. Этот упоительный коктейль из майской теплыни и парижского вечера. Да и ночи, конечно. Ночью всегда все иначе, нежели днем.

Он снова зашел в гостиницу.

— Вы позволите позвонить?

— Конечно же, сударь. Правда, кабинок у нас нет. Вот аппарат.

— Этого вполне достаточно.

Равич взглянул на часы. Возможно, Вебер еще в клинике. Последний приемный час.

— Доктор Вебер у себя? — спросил он у медсестры. Голос, кстати, был незнакомый. Должно быть, новенькая.

— Доктор Вебер не может подойти к телефону.

— Его что, нет?

— Он здесь. Но он занят.

— Послушайте, девушка, — сказал Равич. — Пойдите и передайте ему, что Равич звонит. Сейчас же. Это важно. Я жду.

— Хорошо, — неуверенно промямлила девушка. — Я, конечно, передам, но он не подойдет.

— Это мы посмотрим. Вы, главное, передайте. Равич.

Не прошло и полминуты, как Вебер взял трубку.

— Равич! Вы где?

— В Париже. Сегодня приехал. У вас что, еще операция?

— Да. Через двадцать минут. Экстренный случай. Острый аппендицит. Потом встретимся?

— Я мог бы приехать.

— Прекрасно. Когда?

— Прямо сейчас.

— Замечательно. Тогда я вас жду.

— Вот вам выпивка, — суетился Вебер. — Вот газеты, вот журналы медицинские. Располагайтесь как дома.

— Мне одну рюмку коньяку, халат и перчатки.

Вебер уставился на него с изумлением.

— Это всего-навсего аппендицит. Это совершенно не ваш уровень. Я и сам с сестричками мигом управлюсь. Вы же наверняка устали с дороги.

— Вебер, сделайте одолжение, позвольте мне прооперировать. Я не устал, и я в полном порядке.

Вебер расхохотался:

— Эк вам не терпится! Соскучились по любимому делу! Отлично. Как вам будет угодно. Вообще-то даже могу понять.

Равич вымыл руки, дал надеть на себя халат и перчатки. А вот и операционная. Он глубоко вдохнул запах эфира. Эжени стояла в изголовье у операционного стола и уже начала наркоз. Вторая сестра, молоденькая и очень хорошенькая, раскладывала инструменты.

— Добрый вечер, сестра Эжени, — поздоровался Равич.

Та едва не выронила капельницу.

— Добрый вечер, доктор Равич, — пролепетала она.

Вебер довольно усмехнулся. Эжени впервые соизволила назвать Равича доктором. А Равич уже склонился над пациентом. Яркий свет ламп заливал стол ослепительным белым сиянием. Этот свет, словно воздушный колокол, отгораживал его от всего остального мира. И от ненужных мыслей. Деловитый, холодный, безжалостный, но и добрый. Равич взял скальпель, поданный ему хорошенькой медсестрой. Сквозь тонкие перчатки он ощутил холодную твердость стали. Было приятно ощутить ее снова и вспомнить. Было приятно из смутной неопределенности наконец-то окунуться в эту точность, безусловную и непреложно ясную. Он сделал разрез. Тоненькая алая струйка крови потянулась вслед за лезвием. Все вдруг стало донельзя просто. Впервые с той минуты, как он вернулся, он вновь почувствовал себя самим собой. Беззвучный, но такой пронзительный свет. Дома, подумал он. Наконец-то дома!

19

— Она здесь, — сообщил Морозов.

— Кто?

Морозов огладил свою ливрею.

— Не прикидывайся дурачком. И не зли старого папашу Бориса при всем честном народе. Думаешь, я не понимаю, чего ради ты за две недели уже третий раз в «Шехерезаду» захаживаешь? Один раз хотя бы с ослепительной синеокой брюнеткой пришел, но два-то раза и вовсе один? Человек слаб, в чем и прелесть его.

— Иди к черту, — огрызнулся Равич. — Не унижай меня, болтливый привратник, в трудную минуту, мне сейчас силы нужны, как никогда.

— Тебе было бы лучше, если бы я тебя не предупредил?

— Конечно.

Морозов посторонился, пропуская двух американцев.

— Тогда отправляйся восвояси и приходи в другой раз, — посоветовал он.

— Она одна?

— Пора бы тебе знать: особу женского пола, пусть даже царственную, без сопровождения мужчины сюда никто не пропустит. Зигмунда Фрейда твой вопрос немало бы позабавил.

— Много ты понимаешь в Зигмунде Фрейде. Ты, видать, напился, вот сейчас как пожалуюсь твоему начальнику капитану Чеченидзе.

— Капитан Чеченидзе, мой мальчик, служил всего лишь поручиком в полку, где я был подполковником. И он об этом все еще помнит. Так что валяй, жалуйся.

— Ладно. Пропусти меня.

— Равич, — тяжеленные лапы Морозова легли ему на плечи, — не будь ослом! Пойди позвони своей синеокой красотке и приходи с ней, если тебе уж так неймется. Раз в кои-то веки послушай мудрого совета. Будет и дешево, и сердито.

— Нет, Борис. — Равич глянул Морозову прямо в глаза. — Дешевые уловки здесь ни к чему. Да и не хочу я.

— Тогда отправляйся домой, — изрек Морозов.