Три товарища и другие романы

— Равич, — сказал он отеческим тоном, — ты говоришь не с кем-нибудь, а с папашей Борисом, знатоком человеческих сердец. Брось свои околичности и спроси прямо, чтобы нам больше к этому не возвращаться.

— Хорошо. Где Жоан?

— Не знаю. Вот уже несколько недель о ней ни слуху ни духу. Даже мельком нигде не видел.

— Ну а до того?

— До того она несколько раз о тебе спрашивала. Потом перестала.

— В «Шехерезаде», значит, она больше не работает?

— Нет. Месяц с небольшим как ушла. Потом еще раза два-три заглянула. И все.

— Ее что, нет в Париже?

— Похоже, что нет. По крайней мере ее нигде не видно. Иначе в «Шехерезаде» хоть разок-другой появилась бы.

— Ты хоть знаешь, чем она занимается?

— Что-то с кино. Вроде как съемки. Так по крайней мере она гардеробщице нашей сказала. Сам знаешь, как это делается. Благовидный предлог.

— Предлог?

— Конечно, предлог, — с горечью заметил Морозов. — А что еще, Равич? Или ты чего-то иного ожидал?

— Ожидал.

Морозов промолчал.

— Но ожидать — это одно, а знать — совсем другое, — проговорил Равич.

— Только для таких неискоренимых романтиков, как ты. Выпей-ка лучше чего-нибудь стоящего, чем этот лимонад посасывать. Возьми нормального, доброго кальвадоса…

— Ну, так уж прямо сразу кальвадос. Лучше коньяку, если тебе так спокойнее. Хотя, по мне, так пусть даже и кальвадос…

— Ну наконец-то! — крякнул Морозов.

Окна. Сизые очертания крыш. Старая облезлая софа. Кровать. Равич знал: чему быть — того не минуешь, надо выдержать и это. Сидел на софе и курил. Морозов притащил ему его пожитки и сказал, где, в случае чего, его можно застать.

Старый костюм он уже выбросил. Принял ванну, горячую, с целым сугробом мыльной пены. Смыл и соскреб с себя эти проклятые три месяца. Переоделся во все чистое, сменил костюм, побрился; он бы с удовольствием еще и в турецкую баню сходил, да поздно уже. Проделывая все это, он вполне прилично себя чувствовал. Он был бы не прочь и еще чем-нибудь заняться, потому что сейчас, когда он от нечего делать присел у окна, на него изо всех углов полезла пустота.

Он плеснул себе кальвадоса. В чемодане среди вещей нашлась бутылка, почти пустая уже. Он вспомнил ночь, когда они с Жоан этот кальвадос последний раз пили, но почти ничего при этом не почувствовал. Слишком давно это было. Припомнил только, что это тот самый старый, очень хороший кальвадос.

Луна медленно поднималась над крышами. Захламленный двор внизу превращался под ее лучами в настоящий дворец из серебра и теней. Чуть-чуть фантазии — и любую грязь можно обратить в чистое серебро. В окно дохнуло ароматом цветов. Запах цветущей гвоздики, особенно пряный ночью. Равич высунулся из окна и посмотрел вниз. Этажом ниже прямо под ним на подоконнике стоял деревянный цветочный ящик. Это цветы эмигранта Визенхофа, если он все еще там живет. Помнится, как-то раз, на прошлое Рождество, Равич делал ему промывание желудка.

Бутылка опустела. Он шваркнул ее на кровать. Теперь она валялась там, как черный эмбрион. Он встал. Какой смысл пялиться на пустую кровать? Если у тебя нет женщины, значит, надо привести. В Париже это совсем несложно.

По узеньким улочкам он направился к площади Звезды. С Елисейских полей на него дохнуло теплом и соблазнами ночной жизни. Он повернул и сначала быстро, а потом все медленнее пошел назад, покуда не добрел до гостиницы «Милан».

— Как жизнь? — спросил он у портье.

— А-а, сударь. — Портье почтительно встал. — Давненько вас не было.

— Да, пожалуй. Меня и в Париже не было.

Портье поглядывал на него своими живыми, любопытными глазками.

— Мадам у нас больше не проживает.

— Я знаю. И давно?

Портье знал свое дело. И без всяких расспросов прекрасно понимал, что от него хотят узнать.

— Да уж месяц как, — сообщил он. — Месяц назад съехала.

Равич выудил из пачки сигарету.

— Мадам не в Париже? — вежливо поинтересовался портье.

— Она в Каннах.

— О, Канны! — Портье мечтательно провел ладонью по лицу. — Хотите верьте, сударь, хотите нет, но еще восемнадцать лет назад я работал портье в Ницце, в отеле «Рюль».

— Охотно верю.

— Какие были времена! Какие чаевые! После войны — такой расцвет! А сегодня…

Опытный и желанный постоялец, Равич понимал гостиничную обслугу с полуслова. Он достал из кармана пятифранковую бумажку и невзначай положил на стойку.

— Большое спасибо, сударь! Желаю приятно провести время! Вы, кстати, стали моложе выглядеть!

— И чувствую себя соответственно. Всего доброго!

Равич стоял на улице. Чего ради он поперся в эту гостиницу? Теперь недостает только еще и в «Шехерезаду» заявиться и напиться там до чертиков.