Три товарища и другие романы

— Это предоставим полиции. Не знаю, есть ли у нее родственники и где они. Да мне и все равно.

Он уже одевался.

— Прощайте, Вебер. Приятно было у вас работать.

— Прощайте, Равич. Но мы еще за кесарево не рассчитались.

— Эти деньги пусть пойдут на похороны. Хотя они наверняка дороже обойдутся. Давайте я вам еще оставлю.

— Исключено. Исключено, Равич. Где вам хотелось бы ее похоронить?

— Не знаю. На каком-нибудь кладбище. Я вам оставлю ее имя и адрес. — Взяв бланк для счета, он записал на нем все необходимое.

Вебер сложил листок и сунул под пресс-папье — кусок хрусталя, увенчанный серебряной овечкой.

— Хорошо, Равич. Думаю, через пару дней меня тоже здесь не будет. Без вас мы все равно уже столько оперировать не сможем.

Он проводил Равича до двери.

— Прощайте, Эжени, — сказал Равич.

— Прощайте, господин Равич. — Она опять на него глянула. — Вы сейчас в гостиницу?

— Да. А что?

— Да так, ничего. Просто подумала…

Было уже темно. Перед гостиницей стоял грузовик.

— Равич! — донесся до него голос Морозова из ближайшего подъезда.

— Борис? — Равич остановился.

— У нас полиция.

— Я так и думал.

— У меня есть удостоверение личности Ивана Клюге. Ну помнишь, русский, тот, что умер. Еще полтора года действительно. Пошли со мной в «Шехерезаду». Фотографию переклеим. Подыщешь другую гостиницу, запишешься русским эмигрантом.

Равич покачал головой.

— Слишком рискованно, Борис. В войну поддельные документы — штука опасная. Лучше уж вовсе без бумаг.

— Что же ты будешь делать?

— В гостиницу пойду.

— Ты как следует все обдумал, Равич? — спросил Морозов.

— Да, вполне.

— Вот черт! Они же бог весть куда тебя засунуть могут!

— В любом случае Германии уже не выдадут. Одним страхом меньше. В Швейцарию тоже не выдворят. — Равич улыбнулся. — Впервые за семь лет полиция захочет нас в стране оставить. Понадобилась война, чтобы мы сподобились такой чести.

— Поговаривают, в Лоншане оборудовали концентрационный лагерь. — Морозов потеребил бороду. — Стоило тебе из немецкого концлагеря бежать, чтобы во французский пожаловать.

— Может, нас скоро снова выпустят.

Морозов промолчал.

— Борис, — сказал Равич, — обо мне не тревожься. В войну врачи всегда нужны.

— Под каким же именем ты изволишь себя арестовать?

— Под своим, настоящим. Я его здесь только один раз называл, пять лет назад. — Равич помолчал немного. — Борис, — сказал он, — Жоан умерла. В нее стреляли. Сейчас она в морге в клинике Вебера. Ее надо похоронить. Вебер обещал все устроить, но я не уверен: может, его раньше мобилизуют. Возьмешь это на себя? Не спрашивай ни о чем, просто скажи «да», и дело с концом.

— Вот черт, — буркнул Морозов.

— Ну и хорошо. Значит, после войны встречаемся у Фуке?

— На какой стороне? Елисейские или Георга Пятого?

— Георга Пятого. Какие же мы идиоты. Герои сопливые. Прощай, Борис.

— Вот черт, — прокряхтел Морозов. — Даже попрощаться по-человечески — и то нам стыдно. Дай я хоть тебя обниму, идиот несчастный!

Он расцеловал Равича в обе щеки. Равича уколола его борода и обдало крепким настоем трубочного табака. Приятного мало. Он направился в гостиницу.

Все эмигранты столпились в «катакомбе». Прямо как первые христиане, подумал Равич. Первые европейцы. Под искусственной пальмой за письменном столом сидел человек в штатском: он проводил регистрацию.

Двое полицейских охраняли дверь, хотя никто и не думал бежать.

— Паспорт? — спросил полицейский у Равича.

— Нету.

— Другие документы?

— Тоже нет.

— Находитесь нелегально?

— Да.

— Почему?

— Бежал из Германии. Документы получить не мог.

— Фамилия?

— Фрезенбург.

— Имя?

— Людвиг.

— Еврей?

— Нет.

— Профессия?

— Врач.

Чиновник записал.

— Врач? — переспросил он, беря какую-то бумажку. — А врача по фамилии Равич, случайно, не знаете?

— Нет.

— А тоже вроде как здесь живет. У нас тут на него заявление.

Равич твердо посмотрел полицейскому прямо в глаза. Эжени, мелькнуло в голове. То-то она полюбопытствовала, не в гостиницу ли он идет. То-то удивлялась, что он все еще на свободе.

— Говорю же вам: я знать не знаю постояльца с такой фамилией! — гаркнула хозяйка, стоя у двери кухни.

— А вы успокойтесь, — неприязненно бросил ей чиновник. — Вас и так оштрафуют за размещение постояльцев без регистрации.

— А я этим горжусь! Теперь уже и за человечность штрафуют! Что ж, валяйте!

Человек в штатском хотел было что-то ей ответить, но осекся и только досадливо отмахнулся. Хозяйка смотрела на него с явным вызовом. При своих связях наверху она, видимо, уже ничего не боялась.

— Соберите вещи, — устало сказал чиновник Равичу. — Смену белья и еды на сутки. И одеяло, если есть.

Равича отправили в номер в сопровождении полицейского. Двери многих комнат были раскрыты настежь. Он взял давно приготовленный чемодан и одеяло.

— Больше ничего? — спросил полицейский.

— Больше ничего.

— Остальное тут бросаете?

— Остальное тут бросаю.

— И это тоже?

Полицейский указал на ночной столик у кровати, на котором стояла маленькая деревянная фигурка мадонны: когда-то, еще вначале, Жоан прислала ее ему в гостиницу.

— И это тоже.