Три товарища и другие романы

Она отскочила как ужаленная, чуть не опрокинув плюшевое кресло. В эту минуту вошел булочник. Он недоверчиво покосился на брюнетку. Потом отсчитал мне деньги, складывая их на стол. Считал он медленно и нерешительно. Тень его покачивалась на розовых обоях комнаты, будто считая вместе с ним. Подписывая квитанцию, я вспомнил, что все это сегодня уже было, только на моем месте был Фердинанд Грау. И хотя в этом не было ничего особенного, ситуация показалась мне несколько странной.

Выйдя на улицу, я вздохнул с облегчением. Воздух был по-летнему теплым. У тротуара поблескивал «кадиллак».

— Ну, старик, спасибо, — сказал я, похлопав его по капоту. — Поскорей возвращайся для новых свершений!

XV

Утреннее солнце щедро заливало луга. Мы с Пат сидели на краю лесной просеки и завтракали на траве. Я взял себе отпуск на две недели, и мы с Пат отправились в путь. Решили выбраться к морю.

Перед нами на шоссе стоял маленький старый «ситроен». Мы получили его в счет оплаты за «форд» булочника, и Кестер дал мне его на время отпуска. Нагруженный чемоданами, он походил на терпеливого вьючного осла.

— Будем надеяться, что он не развалится по дороге, — сказал я.

— Не развалится, — ответила Пат.

— Откуда ты знаешь?

— Нетрудно догадаться. Потому что это наш отпуск, Робби.

— Может, и так, — сказал я. — Но мне знакома и его задняя ось. Выглядит она плачевно, особенно когда автомобиль перегружен.

— Он брат «Карла». Он выдержит все.

— Братец довольно рахитичный.

— Перестань грешить, Робби. Это самый прекрасный автомобиль, какой я только знаю.

Мы повалялись еще какое-то время на траве. Со стороны леса веяло теплым, мягким ветерком. Пахло смолой и свежей зеленью.

— Слушай, Робби, — сказала Пат немного погодя, — а что это за цветы там, у ручья?

— Анемоны, — ответил я, не взглянув.

— Ну что ты, милый! Это не анемоны. Анемоны гораздо меньше. Кроме того, они цветут только весной.

— Верно, — сказал я. — Это лютики.

Она покачала головой:

— Лютики я знаю. Они совсем другие.

— Ну, значит, цикута.

— Робби! Ведь цикута белого цвета.

— Ну тогда не знаю. До сих пор, когда меня спрашивали, мне хватало этих трех названий. И одному из них обязательно верили.

Она рассмеялась.

— Жаль, что я этого не знала. А то бы удовлетворилась уже анемонами.

— Цикута — вот что принесло мне наибольшее число побед!

Она приподнялась с земли.

— Веселенькое сообщение! И часто тебя таким образом расспрашивали?

— Не слишком. И при совершенно других обстоятельствах.

Она оперлась ладонями о землю.

— А ведь, в сущности, это стыдно — ходить по земле и ничего не знать о ней. Даже нескольких названий.

— Не расстраивайся, — сказал я. — Куда больший стыд — не знать, зачем мы вообще ходим по этой земле. А несколько лишних названий тут ничего не изменят.

— Это только слова! И я думаю, произносят их в основном из-за лени.

Я повернулся к ней.

— Конечно. Но о лени еще мало кто задумывался по-настоящему. Она — основа всякого счастья и конец всякой философии. Давай-ка лучше приляг, полежим еще. Человек слишком мало лежит. Он живет по большей части стоя или сидя. А это нездорово, это вредно для его животного благополучия. Только лежа можно достичь полной гармонии с самим собой.

На шоссе послышался приближающийся, а потом снова удаляющийся шум машины.

— Маленький «мерседес», — сказал я, не приподнимаясь. — Четырехцилиндровый.

— А вот еще один, — сказала Пат.

— Да, уже слышу. «Рено». У него радиатор, как свиной пятачок?

— Да.

— Значит, «рено». А вот, слышишь, приближается что-то стоящее! «Ланчия»! Эта наверняка нагонит тех двух, как волк ягнят! Послушай, какой мотор! Как орган!

Машина промчалась мимо.

— В этой области ты знаешь побольше трех названий, не так ли? — спросила Пат.

— Разумеется. И они даже подходят.

Она засмеялась.

— А не печально ли это? Или как?

— Вовсе не печально. Лишь естественно. Хорошая машина мне иной раз дороже двадцати лугов с цветами.

— Очерствелое дитя двадцатого века! Ты, видимо, совсем не сентиментален.

— Отчего же? Что касается машин, я сентиментален. Ты ведь слышала.

Она посмотрела на меня.

— Я тоже сентиментальна, — сказала она.

В ельнике куковала кукушка. Пат принялась подсчитывать.

— Зачем тебе это? — спросил я.

— Разве ты не знаешь? Сколько она прокукует, столько лет еще проживешь.

— Ах да, верно. Но есть и другая примета. Когда услышишь кукушку, нужно перетряхнуть все свои деньги. Тогда их станет больше.

Я вынул мелочь из кармана, положил в ладони и стал что есть силы трясти.

— Вот ты каков, — сказала Пат. — Я хочу жить, а ты хочешь денег.

— Чтобы жить, — возразил я. — Истинный идеалист всегда хочет денег. Ведь деньги — это отчеканенная свобода. А свобода — это жизнь.

— Четырнадцать, — сказала Пат. — Когда-то ты говорил об этих вещах иначе.

— Это было в мои глухие времена. О деньгах нельзя говорить с презрением. Деньги многих женщин превращают во влюбленных. А любовь, напротив, порождает в мужчинах страсть к деньгам. Итак, деньги поощряют любовь, а любовь, напротив того, материализм.

— Ты сегодня в ударе, — сказала Пат. — Тридцать пять.