Три товарища и другие романы

От слез я не видел ничего, кроме зыбких бликов в тазу с водой. Я моргал — и блики множились и искрились. Я не осмеливался поднести руку к глазам, чтобы Пат не подумала, что я плакал, так как дела ее обстояли неважно. Оставаясь на пороге, я попытался втиснуть в комнату свою улыбку. Потом быстро повернулся и вышел.

— Вы не зря приехали? — спросил Кестер профессора.

— Да, это было вовремя, — согласился Жаффе.

— Завтра утром я могу отвезти вас обратно.

— Нет уж, лучше не надо, — сказал Жаффе.

— Я поеду осторожно.

— Я хочу остаться еще на день и понаблюдать за процессом. Ваша кровать свободна? — спросил он меня.

Я кивнул.

— Хорошо, тогда я останусь здесь. А вы найдете себе пристанище?

— Да. Раздобыть для вас пижаму и зубную щетку?

— Не надо. Я все взял с собой. Я всегда готов к подобным неожиданностям. Исключая гонки, конечно.

— Простите, — извинился Кестер. — Представляю себе, как вы сердиты.

— Вовсе нет, — сказал Жаффе.

— В таком случае сожалею, что не сразу сказал вам всю правду.

Жаффе рассмеялся.

— Вы слишком плохо думаете о врачах. А теперь вы можете спокойно идти. Я останусь здесь.

Я быстро собрал кое-что из белья, и мы с Кестером двинулись в деревню.

— Ты устал? — спросил я.

— Нет, — ответил Отто, — мы могли бы еще где-нибудь посидеть.

Час спустя меня снова охватило беспокойство.

— Раз он остался, значит, положение опасное, — сказал я. — А иначе с чего бы вдруг…

— Я думаю, он остался из предосторожности, — ответил Отто. — Он относится к Пат с большой теплотой. Он говорил мне об этом в дороге. Оказывается, он лечил еще ее мать…

— А что, она тоже?…

— Не знаю, — поспешно ответил Кестер, — может быть, у нее было что-то другое. Ну, идем спать?

— Ступай без меня, Отто. Я хочу еще разочек… хотя бы издалека…

— Ладно. И я с тобой.

— Знаешь, Отто, я хотел тебе сказать, что люблю спать на воздухе. Особенно в теплую погоду. Так что ты не беспокойся. Я здесь не раз уже так ночевал.

— Но ведь сыро.

— Пустяки. Подниму верх и залезу в машину.

— Идет. Я тоже люблю спать на воздухе.

Я понял, что мне от него не отделаться. Взяв несколько одеял и подушек, мы пошли обратно к «Карлу». Отстегнули ремни, откинули спинки передних сидений. Ложе получилось вполне удобное.

— Получше, чем иной раз в окопах, — сказал Кестер.

В мглистом воздухе выделялось яркое пятно окна. Несколько раз его перерезал силуэт Жаффе. Мы выкурили целую пачку сигарет. Потом большой свет в окне погас, осталось тусклое свечение ночника.

— Слава Богу, — сказал я.

По нашей крыше стучали капли. Дул слабый ветерок. Становилось прохладнее.

— Хочешь, возьми еще мое одеяло, Отто, — предложил я.

— Зачем, мне и так тепло.

— А он парень что надо, этот Жаффе! Как по-твоему?

— Парень что надо. И дельный, кажется.

— Наверняка.

Я вскочил на постели, очнувшись от беспокойного полусна. Холодное небо серело.

— Ты не спал, Отто.

— Спал.

Я выбрался из машины и подкрался по дорожке к окну. Ночник все еще горел. Я увидел, что Пат лежит с закрытыми глазами. На миг я испугался, что она умерла. Но потом заметил, как она шевельнула рукой. Она была очень бледна. Но кровь больше не шла. Вот она снова пошевелилась. В ту же секунду открыл глаза Жаффе, который спал на другой кровати. Я отскочил от окна. Он был начеку, и это меня успокаивало.

— Я думаю, нам лучше смыться отсюда, — сказал я Кестеру, — чтобы он не подумал, будто мы контролируем его действия.

— Там все в порядке? — спросил Отто.

— Да, насколько мне было видно. Со сном у профессора обстоит идеально. Такой и бровью не поведет при любом шквальном огне и немедленно встрепенется, стоит только мышке почесать зубы о его вещмешок.

— Можем пойти искупаться, — сказал Кестер. — Воздух здесь замечательный. — Он потянулся.

— Сходи один, — предложил я.

— Пойдем, придем вместе, — ответил он.

Серый купол неба прорвали оранжево-красные трещины. Густая завеса облаков на горизонте поползла вверх, обнажив полоску яркого бирюзового цвета.

Мы прыгнули в воду и поплыли. На серое море неровно ложились красные блики.

Потом мы пошли обратно. Фройляйн Мюллер была уже на ногах. Она срезала на огороде петрушку. Она вздрогнула, когда я к ней обратился. Я стал смущенно извиняться за то, что вчера оказался не в состоянии следить за своими выражениями. Она расплакалась.

— Бедная, бедная дама. Такая красивая и еще такая молодая.

— Она проживет сто лет! — сердито отрезал я в ответ на эту панихиду. Пат не умрет. Прохладное утро, ветер и столько радостной, оживленной морем жизни во мне — нет, Пат не может умереть. Она могла бы умереть только в том случае, если бы я утратил мужество. Вот Кестер, мой товарищ, вот я, товарищ Пат, — сначала должны умереть мы. А пока мы живы, мы ее вытянем. Так было всегда. Пока был жив Кестер, не мог умереть я. И пока живы мы оба, не может умереть Пат.

— Нужно покоряться судьбе, — сказала старая дева, придав своему сморщенному и коричневому, как печеное яблоко, лицу выражение упрека. Вероятно, она имела в виду мои проклятия.

— Покоряться? — сказал я. — Зачем? Какой в этом толк? В жизни за все нужно платить — двойную, а то и тройную цену. Зачем же при этом еще покоряться?