Три цветка и две ели. Первый том

Иное дело, если аристократа, его имя или род, оскорбляли – наказание следовало незамедлительное и жестокое: мужчин чаще всего ждала виселица, женщин – какой-нибудь другой позор, например: бичевание, обнажение на людях, остригание волос, отнятие языка, клеймо на лицо… Вешать женщин, как бродяг, чурались, ведь эта казнь считалась одной из самых постыдных, а аристократы являлись людьми великодушными, поэтому даже могли милостиво отправить оскорбившую их даму на костер – подарить ей благую и бескровную смерть, да к тому же долгую и пышную.

________________

Последняя триада восьмиды Воздержания выдалась теплой и тихой. Рагнер сказал, что в Ларгосе так всегда случается перед началом зимы: осень сперва очень ласкова, но затем польют нескончаемые дожди, с моря леденящий северный ветер принесет стужу, далее густо выпадет снег, что растает разок и уж после ляжет до середины весны, а к восьмиде Любви сугробов навалит столько, что все будут ездить в санях.

Рагнер продолжал «где-то пропадать» – то в городе, то в соседних деревнях. Он сплавал на лодке вверх по Йёртре до каменоломни и городка Цютрос, сходил по морю до острова Фёо, причем снова на лодке. «Медуза» загружалась товаром: всем подряд, что попадалось Рагнеру на глаза, но он заключал сделки и вел переговоры, так что ко второму торговому плаванию его парусник обещал быть загруженным «добродельным добром».

И Маргариту он успел, пока длилась благодать, покатать по озеру на лодке. Красоты и впрямь в эту краткую пору стало вокруг неописуемо много: лес оделся в золото всевозможных оттенков – от ярко-солнечного до янтарно-темного. Ларгос выступал в своем самом лучшем платье, утопая в злате под сенью лазурных небес. Обманчивые воды Йёртры казались по-летнему теплыми, как и нежный ветерок, ласкавший лицо и игравший с озером в мерцающую бликами рябь. Маргарите хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось: она бы вечно сидела в лодке, кутаясь в плащ, щурясь в солнечном свете и опуская руку к воде, а Рагнер бы широко улыбался, поблескивая серебром зубов, и неторопливо поднимал весла, – их лодка бы скользила по озерной глади, скользила среди тишины.

Но такие моменты полного счастья всегда были краткими: на следующий день Рагнер куда-нибудь спешил и мог опоздать на обед или даже вернуться ночью. Конечно, Маргарите хотелось видеть возлюбленного чаще, но приходилось с пониманием относиться к его торговым хлопотам и отлучкам. Зато у них не осталось времени для ссор. Да и в замке стучали «дятлы», так что, наверно, Рагнер всё равно бы сбежал из такого шумного «леса». Сама она продолжала округляться животом, вышивать, принимать портниху и Ирмину.

А у Ларгоса, на левом берегу Йёртры, быстро рос укрепленный валунами холм. В следующей триаде уж планировали отсыпать его одной землей. Рагнер желал превратить холм в полноценный островок, для чего землю решили брать так, чтобы речная вода по весне размыла русло левого берега от самых болот, растеряв при таком раздолье свою разрушительную силу. Деревья, произраставшие севернее холма, приговорили к вырубке и дальнейшему существованию в виде построек на островке; вместо моста уже возвели временную переправу.

К первому торговому плаванию «Медузы» черный сыр вызрел, и в медиану отправился «ужасать столицу» – так шутил Рагнер, не веривший в успех своего сырного начинания, даже несмотря на веселую Смерть: он лишь желал поддержать друга и по возвращении «Медузы» заплатить ему «с дохода» (на самом деле из своего кошелька). Винокурня заработала к окончанию восьмиды Воздержания; первую партию белого вина торжественно попробовали во второй день Осенних Мистерий. Каждый, кто испил «дух вина», плакал, после чего говорил: «Это свалит с ног конский табун». И, понятно, что еще до конца пиршества многие в замке попадали там, где придется, да захрапели. А подозрительный Рагнер усилил поутру охрану пивоварни.

Но еще раньше, перед празднеством, «дятлы» наконец замолкли в Ларгосце, хотя к ним многие успели привыкнуть. Работницы даже жаловались, что стало тихо и скучно без полураздетых плотников. В день сатурна, сорок четвертого дня Воздержания, Маргариту пригласили в ее покои на третьем этаже – и она буквально открыла рот. Светлица стала темной, зато и впрямь достойной герцогини Раннор. Стены превратились в стрельчатые арки и полуколонны, на потолке расцвел сад, в правом дальнем углу весело пестрела большая печь (с отдельным очагом для нагрева воды и с длинной, теплой скамейкой!), а старая поливная плитка на полу сменилась новенькой, лоснящейся изумрудной зеленью (хитрый Рагнер привез ее из Брослоса и слова ведь даже не сказал!).