Три цветка и две ели. Первый том

Рассказы о Вьёне Аттсоге оборвались, когда пятнадцать всадников подъехали к двухэтажному серо-сизому, каменному особнячку, ничем не примечательному, кроме остроконечной круглой башенки сбоку, в какой пряталась винтовая лестница (неужели! – первая круглая башня в Ларгосе!). Маргарита видела высокую ограду, крутую, черную, черепичную крышу, второй этаж, торец особнячка с кухонным окошком. Еще она насчитала три окна на фасаде и две световые бойницы в башенке. Вместо стекол в окнах желтел вощеный картон или даже серел бычий пузырь. Жилище выглядело в сумерках крайне неприветливым. Однако и здесь сизую суровость веселила зелень леса, а живописное озерцо, что разлилось позади дома, завораживало взор.

Со стороны озера окна первого этажа находились высоко над землей, и там ограды у дома не имелось, зато передний двор прятался за высокой каменной стеной и, конечно, за дубовыми воротами, окованными железом. Рядом с воротами висела на веревке глиняная свистулька – одному из охранителей Рагнера пришлось усладить уши всех собравшихся соловьиной трелью. Минуты через три ставенка в дубовых воротах скрипуче неохотно приоткрылась, и в узкой щели смотрового окошка показался глаз старика.

– Приветствую, Димий, – сказал Рагнер, спешиваясь и подходя к воротам. – Впустишь или снова веником погонишь прочь?

– Фаш Шфетлошть, – зашамкал из-за ограды старик, – фё не шабудете! А куды людёф штольких шагнали? Куды ашместить та их?

– Они на службе – пусть ваш дом поохраняют. Есть-пить и фонари у них с собой. Так что, впустишь своего герцога или как? Говорил тебе, старая жадина, – по-доброму посмеивался Рагнер, – кланяться еще мне будешь, а ты не верил. Я тебе ничего не забуду. На могиле твоей так и напишу: «Тот, кто не убоялся самого Дьявола и прогнал его веником!»

– Да фы ш, Фаш Шфетлошть, шломали тот феник! А феть шащем? Феник хоошой още бысся! – гремел ключами, продолжая говорить из-за ворот, старик. – Ашбойник нашьящий фы былисся, Фаш Шфетлошть. На ффех ггъуш не напашощщя!

– Я не разбойник, а честный герцог, – ответил Рагнер, заходя в ворота и заводя Магнгро. – Так ведь и сказал тебе тогда! А герцогу все земли, травы, воды и дикие звери здесь принадлежат… Просто я еще герцогом тогда не стал, но всегда знал, что буду! Хотя бы назло тебе буду!

Заехав во двор, Маргарита увидела одновременно костлявого и пузатого старика лет восьмидесяти, не меньше. Старая льняная туника покрывала его сутулую спину и падала мятыми складками до колен; коричневые чулки – повисли на тонких ногах мешками, борода – космата, красный колпак – в жирных пятнах, башмаки – пора в огонь. Был Димий Надлдхог неопрятен и беззуб, производил впечатление «склочного старикашки» – безобидного, хотя вечно ворчливого и недоверчивого.

– За домом растет грушевое дерево, – сказал Рагнер Маргарите, помогая ей сойти со ступеней дамского седла. – Груши маленькие, твердые и несладкие, но груши. Я более они нигде в округе не растут, поскольку у Вьёна из-за густого леса зимой даже теплее, чем в парке моего замка. Оттого-то его дом и в лесу… Я пришел к Вьёну в свои пятнадцать, посвистел честь честью у ворот, но мне никто их не отворил. Тогда я решил глянуть в большие окна за домом, полез на дерево, ну и… сорвал одну грушу – а этот старик на меня с метлой! Так и гнал да орал про разбой! Жадина этот Димий, хуже, чем ты, любимая! Но я отомстил ему страшно: перед отбытием в Сольтель сломал его веник. Подумал, что будет нечестно, если я погибну, а метелка останется целехонькой.

Пока Рагнер помогал дамам спешиться, на крыльцо вышел несколько располневший мужчина, какому Маргарита ошибочно дала лет пятьдесят пять. Носил он длинный полукафтан из бархатистой материи темно-зеленого цвета (оттенка еловой хвои); на голове – черный шаперон, как у судьи или магистра, и хвост шаперона дважды обвил его плечи, словно шарф. Абы кто такой шаперон иметь не мог – он говорил окружающим о том, что перед ними весьма уважаемый в городе человек и перед ним надо снять шляпу. Лицо Вьёна Аттсога вызывало расположение: доброе, умное, широкое из-за полуседой округлой бородки (как у дядюшки Жоля!). Большая голова и голубые глаза, блиставшие, будто два аквамарина… Да вместе с тем, несмотря на то, что Вьён Аттсог улыбался и выглядел свежо, он сразу напомнил Маргарите об ее отце: о несчастном Синоли Ботно-старшем, недужном страшной болезнью – меланхолией, от какой лекари не знали снадобий и какая не проходила, сколько бы человек ни топил Уныние в выпивке.

– Отменно выглядишь! – обрадовался Рагнер. – Посвежел, платье себе новехонькое, наконец, справил! А то твой старый полукафтан я уж видеть не мог – вот и воевал черт-те где поэтому! Получил мои дары?!

– Да, получил… Правда, в свой чертог я давно не спускался… Но крайне благодарен: и за ценности, и за внимание. И я тоже очень рад тебя видеть. Несказанно рад, что ты опять живым вернулся!