Три узды

Гардероб Аси всегда отличался консерватизмом, и сейчас она демонстрировала мне неизбежные трикотажные платья, тугие колготы, пуловеры и прочие милые, но неприметные тряпки, и вдруг: непривычно яркие блузки, крохотные обтягивающие юбки, непристойно кружевные дамские мелочи и – совершенно невообразимо – целая гроздь туфель на настоящих шпильках! Ася менялась на глазах, и это было странно и прекрасно. Я заметил, что она аккуратно и со вкусом причесана, а синяки на лице скрыты умело наложенным гримом. Когда только все успела?

– Да, – похвасталась Ася, заметив мое внимание к косметике, – представляешь, теперь я все могу. Буду накрашенная, как заправская леди…

– Чýдно, – улыбнулся я, думая о своем. – Знаешь, ты потрясающе красивая…

– Не п-подлизывайся, – улыбнулась она. – Смотри, тебе я тоже купила… А то здорово, конечно, что ты голый по дому бегаешь, но теперь хотя бы мерзнуть не будешь.

Она протянула мне необъятный, мохнатый, как шуба, халат. На мой взгляд, его дальневосточные архитекторы переборщили с золотой вышивкой, но все равно я был тронут.

– Спасибо, Асенька, – поблагодарил я, вешая сомнительную обновку на гвоздик в углу. – Давай я тебе тоже кое-что расскажу…

Я сел на диван и усадил ее на колени – на этот раз так, чтобы оказаться лицом к лицу. Она глядела на меня с легким испугом.

– Во-первых, – начал я, – меня только что выперли с работы…

– За что?

– За то, что я гонялся за тобой в пятницу по коридорам. Впечатляет?

– Ой, прости… – она смешно наморщила нос. – Я не думала, что…

– Да ты не поняла! – расхохотался я. – Это же здорово!

– Это что, н-не важно?..

– Это ерунда. Я только рад… Важно другое, – я помолчал. – Я говорил с женой. Бывшей. И все ей объяснил. Теперь я больше ничего никому не обязан… кроме тебя.

Ее лицо вдруг помрачнело.

– Так ты, выходит, всё решил… – с непонятной мне тоской проговорила она. – Да?

– Да, – удивленно ответил я. – Я абсолютно во всем уверен. Давай поже…

Не дав мне договорить, она неожиданно резко шлепнула меня по губам культей – и тут же ласково, словно извиняясь, погладила их пальцами здоровой руки. Я осекся.

– Подожди… – жарко зашептала она, приблизив свое лицо вплотную. – Не надо так… сразу.

Ты же понимаешь, что это конец? В смысле – всему к-конец, что было раньше? Что если ты скажешь это… у меня уже не будет п-пути назад. Я сейчас еще как-то креплюсь, делаю вид, что сама со всем справлюсь, но если ты это произнесешь, то всё. Совсем всё, окончательно!.. У меня больше не останется никаких сил, никакой надежды… кроме тебя. Не говори так просто, пожалуйста…

Я не мог взять в толк, что её расстроило. На мой взгляд, все, что происходило, носило крайне позитивный характер. Ох уж эти женщины… Потом я вдруг отвлекся, вспомнив одну любопытную вещь. Достал телефон и нашел давнее письмо.

– Скажи, это твое? – я показал ей два четверостишия, обнаруженные стараниями Эльдара в недрах почтового ящика. – Немножко похоже на то, что ты сейчас мне рассказываешь.

Она нехотя присмотрелась и прочла без особого интереса.

– Нет, – покачала она головой. – Я бы так плохо не написала. То есть, может и написала бы, только постыдилась бы п-показывать… Если хочешь знать – это вообще никакие н-не стихи. Это корявый перевод одной песни из фильма… Тебя сейчас больше всего волнует поэзия?

– Отнюдь, – улыбнулся я. – Больше всего меня волнуешь ты. И я действительно хочу на тебе…

– Ты не понимаешь!.. – жалобно воскликнула она. – Ну же, умоляю! Перед тем, как ты скажешь это в третий раз… То есть, в ч-четвертый, подумай хорошенько. Вспомни все. П-помолчи, милый, не торопись…

Я недоуменно смотрел ей в глаза – немигающие, тревожные… просящие. Потом понял наконец, деревянный я осёл. Стал послушно вспоминать: о том, как в считанные дни наступило разочарование от той, старой Аси; и о будущих прелестях бракоразводных процедур с Ниной; и о том, что я уже больше суток не пил ничего существенного – последний глоток был вместе со Стасом у тухлой ямы с водой; и что Нина давно махнула рукой на мои пороки, а с Асей этот номер не пройдет; и о том, что я меняю золоченый комфорт привычной жизни на неизвестность с женщиной-калекой, все болячки которой неизбежно отзовутся в самом ближайшем будущем – и я с силой зажмурился, повторяя про себя, как заведенный: нет, нет, к черту это все, я не хочу больше быть несчастливым, я не хочу больше делать того, что я не хочу, я хочу делать то, что мне хочется – здесь и сейчас, и пошло оно все к такой-то матери.

– Нет, – сказал я через невероятное усилие. – Я не ошибаюсь. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Раз и навсегда.

– Я люблю т-тебя, – тихонько отозвалась она. – И я на всё согласна…

Она сама, уже не сдерживая себя, прильнула ко мне, целуя. Ее серые глаза были так близко, что я совершенно ясно мог разглядеть в них чистое, беспримесное удовольствие. Затем она озабоченно отстранилась.

– Т-ты весь горишь, – сказала она. – Ложись и я буду тебя лечить. Я все-таки сообразила зайти в аптеку…

– Вот видишь, – усмехнулся я, – зря ты со мной целовалась. Заразишься теперь…

– А я не боюсь, – храбро заявила она. – Это же твои микробы.