Три узды

С возрастом праздники становятся не те. Задолго до того, как я приблизился к сорокалетнему рубежу, я всей душой возненавидел любые периодические даты: к чему праздновать, ворчал я, если еще один год жизни прошел, и снова ничего толком не сделано, и ничего не изменилось – кроме того разве, что у тебя осталось ровно на год меньше времени, чтобы что-то успеть. Окружающие, правда, в большинстве своем не разделяют такого пессимистичного взгляда на вещи. Особенно негодовала по этому поводу Нина, простодушно любящая застолья и развеселую (хотя и неизбежно редеющую по семейно-бытовым причинам) компанию своих друзей. Новый Год, скрепя сердце, я был готов перетерпеть вместе с ней, но вот в свой день рождения строго-настрого запретил меня поздравлять, и вообще хоть как-то выделять его из череды других дней – и она, отчаявшись бороться с моими причудами, смирилась.

То ли дело в детстве! Тут уж неважно, какой праздник – лишь бы были подарки… Даже я, с моей рассеянной памятью, прекрасно помню тот тревожно-восторженный зуд, который возникал в животе еще накануне вечером, не давая заснуть допоздна, а потом заставлял нестись в пять утра под ёлку, чтобы выяснить, что такого притащил Дед Мороз этой волшебной ночью. Это предчувствие счастья, на мой взгляд – одна из самых удивительных, пронзительных, будоражащих эмоций, данных человеку, и переплюнуть ее по интенсивности ощущений могут только первые, самые острые и нерешительные фазы влюбленности. Вот только способность к этому предчувствию, увы, слишком быстро иссекает – таково сомнительное удовольствие человеческой судьбы17.

Тем странней и неожиданней было ощутить эту давно позабытую душевную щекотку, проснувшись рядом с Асей. Сначала, не разобравшись, я подумал, что меня трясет от неясной тревоги, а может – от жара, поднявшегося под утро, но, окончательно прогнав остатки сна, я вдруг понял, что просто-напросто радуюсь жизни, как ребенок. После долгой череды тягостных несуразиц впереди вновь было безоблачное будущее – только еще более интересное, чем прежде.

Мое воздушное настроение не испортило даже осознание того печального факта, что сегодня понедельник, а значит – мой единственный учебный день, а значит – надо явиться в университет на чертову лекцию. Ася принялась меня отговаривать, советуя взять больничный, но я быстро поставил ее на место, заявив, что долг есть долг, особенно когда он касается не только тебя, но и десятка лоботрясов-аспирантов – некоторые из которых, к сожалению, найдут в себе достаточно сил, чтобы преодолеть понедельничное похмелье и притащить свои тушки в аудиторию.

Мы договорились полюбовно: я обещал закончить свои дела как можно скорее и мигом вернуться обратно, размахивая крыльями любви, а Асю взамен отправил по магазинам. В конце концов, безапелляционно заявил я, ты сама говорила, что тебе нечего надеть, и в виде исключения я склонен тебе поверить, поскольку собственными глазами наблюдаю прискорбную пустоту в шкафу. Она долго отнекивалась, и в свое оправдание заявила, что у нее нет денег – дескать, сумочку с единственной ее картой, оставшейся еще с былых времен, я благополучно утопил в бассейне, когда драпал оттуда, сломя голову. В ответ я демонически расхохотался и всучил ей портмоне с документами и карточками, заставив вызубрить пин-коды. Мое прекрасное настроение граничило с буйным помешательством. На прощание она выдала мне сухую, вычищенную одежду, а я завязал ей шнурки. На том и разошлись.

На самом деле, я не собирался сразу же отправляться в университет. У меня было достаточно времени, чтобы заскочить домой – забрать всякие мелочи типа зубной щетки и чистых носков, и, в конце концов, переодеться. Являться на занятия без галстука было не по чину.

Я дождался такси и через полчаса был на месте. Расплатился с шофером измятыми деньгами, изрядно потерявшими свежесть после ночного полоскания, и, испытывая непонятную стыдливость, обостряемую все тем же эмоциональным зудом, вошел в двери дома. Еще недавно он был моим единственным, фундаментальным и окончательным пристанищем – а теперь, после всего нескольких дней и двух таких разных девушек, казался совсем чужим.

К эйфории стали примешиваться бордовые нотки меланхолии. Не то, чтобы я печалился или сожалел о чем-то – нет, просто я чувствовал, что моя жизнь круто уходит на другую траекторию прямо сейчас, со всеми обязательными издержками, сопровождающими перемены. Я стремился всей душой к этим новым далям, я хотел их, но этот дом… Когда-то я любил его не меньше, чем, скажем, Нину.