Пути обоих – и Фёдора Михайловича, и Александра Александровича – в тот памятный день 6 июня 1880 года удивительным образом совпали: и Достоевский, и Пушкин – оба они спешили к Тверскому бульвару, где вот-вот должно было спасть покрывало и явить взорам величественный в своей простоте памятник любимцу России. Вместе с ними устремились к бульвару многие москвичи.
Самыми дорогими и почётными гостями на торжестве, бесспорно, стали дети и внуки поэта. Сыновья Александр и Григорий Пушкины, дочери Мария Гартунг и графиня Наталия фон Меренберг возложили к подножию опекушинского монумента венки из белых роз и лилий. Первым то сделал Александр Александрович, – его венок, что лёг к подножию памятника отцу, отличался строгой изысканностью: составлен был лишь из белых цветов. Пьедестал же самого монумента на Тверском бульваре обвивали лавровые гирлянды.
Фёдор Михайлович в письме к жене в Старую Руссу, описывая торжество в Первопрестольной, не преминул сообщить: «Видел… и даже говорил… с дочерью Пушкина (Нассауской)». А ранее, в начале того же года, он заочно знакомится с ней благодаря посланию из Германии Анны Философовой, где та сообщает о встрече в Висбадене с Наталией Александровной: «Её фамилия графиня Меренберг, хотя она замужем за принцем Нассауским. Так странно видеть детище нашего полубога замужем за немцем. Она до сих пор красива… очень обходительна, а муж – немец, добряк, чрезвычайно добродушный господин…»
А в Старую Руссу к «Ея Высокоблагородию Анне Григорьевне Достоевской» вновь летит письмо: «Милый мой дорогой голубчик Аня, пишу тебе наскоро. Открытие монумента прошло вчера, где же описывать? Тут и в 20 листов не опишешь, да и времени ни минуты. Вот уже 3-ю ночь сплю только по 5 часов, да и эту ночь также».
Апофеозом тех пушкинских торжеств в Москве стала блистательная речь Фёдора Достоевского в зале Благородного собрания, произнесённая им на заседании Общества любителей российской словесности и вызвавшая небывалый восторг публики. Гром аплодисментов сменился шквалом оваций, все буквально вскочили со своих мест: кричали, обнимались, плакали, а особо чувствительные дамы даже падали в обморок. Фёдору Достоевскому и определено было вывести самую ёмкую и верную формулу: «Пушкин есть пророчество и указание».
«И никогда ещё ни один русский писатель, ни прежде, ни после его, не соединялся так задушевно и родственно с народом своим, как Пушкин. <…> Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь. Но Бог судил иначе. Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унёс с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем» – так говорил и так веровал Фёдор Михайлович. Последние слова его, произнесённые со сцены Благородного собрания, прозвучали напутствием будущим поколениям.
«Когда Достоевский кончил, вся зала духовно была у ног его. Он победил, растрогал, увлёк, примирил. Он доставил минуту счастья и наслаждения душе и эстетике. За эту-то минуту и не знали, как благодарить его. У мужчин были слёзы на глазах, дамы рыдали от волнения, стон и гром оглашали воздух, группа словесников обнимала высокоодарённого писателя, а несколько молодых девушек спешили к нему с лавровым венком и увенчали его тут же, на эстраде, среди дошедших до своего апогея оваций».
Потрясённый журналист, написавший эти строки, убеждал читателей: «Человеческое слово не может претендовать на большую силу!» Речь о русском гении стала истинным триумфом другого гения – Достоевского.
«Я считаю речь Фёдора Михайловича Достоевского событием в нашей литературе, – указывал Иван Аксаков. – Вчера ещё можно было толковать о том, великий ли всемирный поэт Пушкин или нет; сегодня этот вопрос упразднён; истинное значение Пушкина показано, и нечего больше толковать!»
Позднее один из столпов православия митрополит Антоний, в миру Алексей Храповицкий, богослов и философ, скажет: «Летом 1880 года авторитет Достоевского достиг наивысшего предела; это было по произнесении его знаменитой, исторической речи о Пушкине на Московских торжествах при открытии памятника… народный восторг выразился так бурно, так пламенно, что казалось, жизнь общества отныне радикально перевернётся. Слушатели обнимались; обнимали оратора; мирились враги; возрождалась православная Россия…» Жаль, что тех проникновенных и всеобъемлющих слов не довелось слышать самому Достоевскому!
Ну а лавровый венок, коим блистательного оратора увенчали на сцене, Фёдор Михайлович уже ночью, в безлюдной Москве, возложил к подножию памятника Пушкину. В ту самую минуту словно исполнилось давнее пророчество поэта – в наследии юного Александра Пушкина остались задорные строки: будущий его памятник увенчают «лавровым венцом»!