Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий

Национальных колоритных «вкраплений» в пушкинской поэтике не столь уж много, но они есть: «швейцарский сыр», «величавые швейцарские коровы», звенящие «своими колокольчиками», картины со швейцарскими пейзажами. Именно в такую картину, представлявшую «какой-то вид из Швейцарии», разрядил свой пистолет «двумя пулями, всаженными одна на другую» пушкинский Сильвио…

Ах, как страстно желал Александр Сергеевич увидеть швейцарские красоты собственными глазами, сколько разговоров было о стране, где запросто бывали его друзья Николай Карамзин, Пётр Чаадаев и Василий Жуковский!

«Говорят, что Чаадаев едет за границу – давно бы так; но мне его жаль из эгоизма – любимая моя надежда была с ним путешествовать…» Сам же Пётр Чаадаев, восхищённый здешними красотами, восклицал: «Отечеством моим будет Швейцария!»

Об альпийской республике (Пушкин не единожды упоминает в своей статье «Вольтер», посвящённой переписке великого философа с президентом де Броссом и увидевшей свет в 1836 году в «Современнике»: «Вольтер, изгнанный из Парижа, принуждённый бежать из Берлина, искал убежища на берегу Женевского озера. <…> Покровительство маленькой мещанской республики не слишком его ободряло. Он хотел на всякий случай помириться со своим отечеством и желал (пишет он сам) иметь одну ногу в монархии, другую в республике…»

Там же есть и весьма примечательные строки, обращённые к Вольтеру, о необходимости жить на родине «по двум важным причинам: во-первых, потому что надобно жить у себя дома, во-вторых, потому что не надобно жить у чужих». Но звучит этот, вероятней всего, вымышленный совет оправданием за собственные несбывшиеся путешествия в «чужие края».

А вот знакомство швейцарцев с поэтом состоялось при его жизни: в 1832-м в Женеве вышел журнал со статьей «Александр Пушкин». Но ещё ранее петербурженка Елизавета Вейкарт адресует в Швейцарию письмо. «Александр Пушкин только что сочинил новую поэму, озаглавленную «Руслан и Людмила», – делится госпожа Вейкарт с приятельницей. – Говорят, что она прелестна. <…> Как только смогу, я Вам пришлю экземпляр. Вы будете иметь удовольствие заставлять эхо Швейцарии повторять звуки Вашей родины» (фр.).

Эхо в Альпах «повторяло» пушкинские строфы весной 1820-го, в то самое время, когда их автор держал путь из Петербурга в Екатеринослав.

Знакомство же самого поэта с уроженцами прекрасной страны состоялось довольно рано. Первым швейцарцем, встретившимся Пушкину на жизненном пути, стал его лицейский воспитатель Давид Иванович де Будри. «Будри, профессор французской словесности при Царскосельском Лицее, был родной брат Марату, – отмечал поэт в своих записках, – Екатерина II переменила ему фамилию по просьбе его, придав ему аристократическую частицу de, которую Будри тщательно сохранял…»

Известен и отзыв Будри об успехах своего воспитанника Александра Пушкина: «Он понятлив и даже умён. Крайне прилежен, и его очень заметные успехи столь же плод его суждений сколь и прекрасной памяти…»

Верно, не случайно в черновых вариантах «Евгения Онегина» «мосье Швейцарец» (именно он, а не «француз убогой» по изначальному замыслу водил гулять в Летний сад юного героя) именован как «очень умный», «очень строгой», «очень важный» и даже «благородный».

Но вот факт достойный удивления: прежде чем профессор Будри, брат пламенного якобинца Жана-Поля Марата, начал обучать азам французской словесности в Царском Селе своего славного ученика, он числился гувернёром… Николеньки Гончарова, Николая Афанасьевича, в будущем отца Натали! И водил гулять своего воспитанника не по аллеям красивейшего петербургского сада, а по парку и рощам великолепного гончарского имения Полотняный Завод. Первый «швейцарский след» в Калужской губернии.

И как знать, не благодаря ли стараниям «мосье Швейцарца» Николай Афанасьевич Гончаров получил прекрасное домашнее образование: в совершенстве владел французским, немецким и английским языками, играл на скрипке и виолончели, отдал дань стихотворчеству. Любовь к поэзии, литературе, искусству, языкам, заложенная с ранних лет, передана была впоследствии Гончаровым-отцом и собственным детям. И, конечно же, его младшей дочери, любимице Наташе, которой в будущем доведётся побывать и в Германии, и во Франции, и в Швейцарии.

Осень 1861 года красавица Натали, к тому времени генеральша Наталия Ланская, провела на берегу Женевского озера. Но была ли она счастлива, оказавшись в красивейшем уголке земли? Там, в Женеве, в сентябре застала её горькая весть из России о кончине отца; тогда же Наталия Николаевна надела траурное платье, и чёрный цвет стал отныне единственным для всех её нарядов. Как вспоминала её дочь Александра, она и «по окончании траура сохранила привычку ходить в чёрном, давно отбросив всякие претензии на молодость».