Три времени ночи

Шарль видел: между ними что-то стоит, но не понимал что. Еще яснее он видел, с какой силой, бессознательно ее влечет к нему. У Пуаро кружилась голова; он словно терял рассудок, не догадываясь, где истоки того счастья, которое уже развеялось. Он глядел словно зачарованный, не отваживаясь протянуть руку, вздохнуть, не двигаясь с места; внешне он был спокоен, но внутреннее напряжение давало о себе знать. Броситься в эту реку, погибнуть? «Завтра». Он чувствовал, что проиграл, но не брал в толк каким образом. «Завтра». И вот однажды он сказал себе: «Сегодня».

Но что «сегодня»? Признаться в своей любви? Сделать ей предложение? Он уже не раз делал предложение Элизабет, но как бы через силу, и взор Элизабет мертвел. Обнять ее, овладеть ею. Но разве и этого он уже не испытал?

«Овладеть» — у этого слова много значений. Чуть-чуть неистовства, вдосталь любви, небо и ад, хитрость и самопожертвование. Теперь появилось более грубое слово — «поиметь»; по правде сказать, если женщина не отдается сама без остатка, а этого добиться от нее не так просто, как кажется на первый взгляд, поиметь женщину, овладеть ею означает в какой-то степени отобрать женщину у нее же. И если женщина сама не отказывается от себя, чтобы вновь обрести себя уже владычицей, она теряет свободу. Вот и молчащая в растерянности Элизабет не свободна. Однако Шарль так устроен, как, впрочем, большинство мужчин, что победа (нет победы там, где тебе преподносят добровольный дар) поднимает его в его же глазах. Препятствие, которое, как Пуаро кажется, он преодолел, еще больше распаляет его. Подумать только, он — некрасивый бедный простолюдин, а превозмог предрассудок, колебания Элизабет, ее стыдливость. Чем больше Шарль переоценивает ее смирение, чем больше превозносит Элизабет, ее красоту, благородство, благочестие, тем больше, питаясь собой, возрастает в нем эта сила. Временами он будет страшиться этой силы, временами она будет его изнурять, и таким образом пройдет он все мучительные этапы той любви, которую воспевали в Лангедоке поэты-катары. Все это, однако, еще впереди. Овладев ее волей, он решит и сам немного поддаться, полагая, что и этого достанет с лихвой, как будто в таких вещах возможно самоограничение, возможна мера.

— Она ушла, — сказала Марта.

— Ушла, в таком состоянии?

— Чего я только не делала, чтобы помешать, уж поверьте! Но без толку. Она хотела во что бы то ни стало пойти в часовню. Думает, это единственное, что может ее спасти. На ней лица не было. Меня она просто умоляла. А что бы вы сделали на моем месте? И потом, Господь способен сотворить чудо. Помните, мсье, как с утра моросило? А стоило ей выйти из дома, как солнышко выглянуло, радуга в небе появилась. О, хозяйка не такая, как все, на ней почиет благодать Божия, клянусь, иногда я не успею и рта открыть, а она уже прочитала мои мысли. Не далее как вчера садовник говорил, что некоторые растения, которые нигде в Нанси не растут из-за морозов, здесь, в нашем саду — а ведь мы лишних расходов себе не позволяем, мы небогаты — вытягиваются за милую душу. Вы не думаете, что это чудо…

— Нельзя, Марта, вот так, с бухты-барахты, все валить на чудеса, — возразил Шарль. — Ладно, я зайду завтра.

Однако и назавтра он Элизабет не застал. Пойманная рыба забилась в верше. Три дня спустя у одной старой святоши, своей пациентки, Шарль слышит:

— В результате Элизабет Дюбуа не выйдет замуж ни за Бюффе, ни за председателя суда.

— Разумеется.

— Ах, доктор, вы уже в курсе?

— В курсе чего?

Старуха опирается на подушку, предвкушая впечатление, делает паузу и выдает наконец свой рассказ. Итак, нетвердой походкой Элизабет вместе с подругами направилась в часовню. Видя, как она слаба, то одна из подруг, то другая в тревоге заводила разговор о замужестве, чтобы ее дети не остались без покровителя, если вдруг… Элизабет вскрикнула, побледнела… Что вдруг? Бог будет ее детям вместо отца! И войдя в часовню, в самозабвении, словно стряхнув с себя слабость, она бросилась прямо к алтарю и в присутствии пяти-шести дам (в том числе старухи Бюффе, прочившей Элизабет сыну в жены) ясным голосом произнесла обет блюсти целомудрие до конца дней. В эту минуту Элизабет походила на ангела, на обратном пути она уже разрумянилась, в глазах появилась живинка. Может, и спасет ее богородица… Чудо в Нанси… Говорят, в тринадцать лет она уже хотела посвятить себя Богу, но родители заставили ее выйти замуж за Старика, из-за денег… Есть ли у нее на теле стигматы, доктор?

Она понизила голос, совсем как Марта. Любопытно, как вокруг Элизабет образовывалась особая атмосфера, тревожная и волшебная одновременно.

— Говорят, в Ремирмоне в монастыре ее место осталось помечено знаком? И ее родители больше ни с кем не видятся, как если бы над ними тяготело проклятие.

С тех пор как Элизабет овдовела, в Нанси все дышащие на ладан старухи присматривают, следят за нею в надежде на какой-нибудь нарочитый поступок, откровение, потрясение. Теперь вот стигматы!