Три заложника

Придя к выводу, что я пал жертвой какой-то жуткой инфекции, возможно, ботулизма, и скоро окончательно свалюсь, я стал уныло размышлять о том, в каком жалком виде выставил себя перед Мединой. Еще больше угнетали меня мысли о том, что теперь будет со мной. В итоге я решил, что, побывав у врача, сразу же телеграфирую Мэри и как можно скорее лягу в клинику. Я ни разу в жизни не болел по-настоящему, разве что малярией, и отчаянно нервничал.

Однако, выпив чашку чая, я почувствовал себя лучше и решил, что пора вставать. Холодная ванна сняла головную боль, я смог побриться и одеться.

Бреясь, я заметил первую из вещей, заставивших меня взглянуть на события минувшего вечера по-иному. Лакей выложил на туалетный столик содержимое моих карманов: ключи, часы, несколько серебряных монет, бумажник, трубку и кисет. Трубку я всегда ношу в небольшом кожаном футляре и, будучи человеком порядка, всегда кладу туда, как только она выкурена. Но футляра среди этих предметов не оказалось, хотя я помнил, что положил его на столик рядом с собой в библиотеке Медины. Более того, трубка была наполовину заполнена табаком. Я позвал лакея и выяснил, что он обнаружил трубку в кармане моего смокинга, но футляра там не оказалось.

Завтракая в кофейной комнате, я усердно пытался восстановить в памяти события вчерашнего вечера. Из небытия всплывали какие-то странные подробности. Например, какое-то сверхчеловеческое напряжение, отнявшее у меня все силы. Меня отравили? Но чем? Мадера, выпитая в клубе «Четверг», виски с содовой у Медины?

Эта мысль показалась мне совершенно абсурдной. Будь я отравлен, наверняка возникли бы какие-нибудь желудочные явления.

Я потолковал с ночным портье, решив, что он сможет что-нибудь прояснить.

– Вы заметили, в котором часу я вернулся вчера вечером? – спросил я.

– Лучше бы сказать – сегодня утром, сэр Ричард, – ответил он с едва скрываемой улыбкой. – Где-то в половине четвертого или без двадцати четыре.

– Боже правый! – поразился я. – Я и не заметил, что так поздно. Засиделся с приятелем.

– Вы, должно быть, уснули в машине, сэр Ричард, потому что шоферу пришлось вас будить. Да и после этого вы были таким сонным, что мне пришлось проводить вас наверх. На этом этаже двери спален не так-то просто найти.

– Вы случайно не находили футляр для трубки? – спросил я.

– Нет, сэр…

Судя по выражению лица, портье считал, что я вчера изрядно перебрал за обедом, но особенно винить меня за это не стоит.

Ко времени ланча я решил, что все-таки не заболеваю. Мое тело вернулось в обычное состояние, только в суставах все еще ощущалась некоторая скованность, да голова побаливала. Зато разум мой находился в полном смятении: я пробыл у Медины до трех часов ночи, но не помнил ничего из того, что со мною происходило после половины двенадцатого.

Полагаю, именно то, что я сопротивлялся производимому на меня воздействию разумом (хотя язык и конечности отказались мне служить), позволило мне кое-что запомнить, хотя, по замыслу человека, оказывавшего это воздействие, это должно было начисто испариться из моей памяти. Как бы то ни было, обрывки этой странной встречи мало-помалу начали «проявляться» в моем мозгу.

Я вспомнил загадочное сияние – если и не со страхом, то с большим отвращением. Затем припомнил, что повторял какую-то чушь под чью-то диктовку, но что это было – пока от меня ускользало. И чем больше я об этом размышлял, тем сильнее злился.

За всеми этими событиями, несомненно, стоял Медина. Но как только я принимался думать о нем, сама эта мысль начинала казаться нелепой. Он поставил какой-то научный эксперимент, используя меня в качестве подопытного животного? Если да, то это чудовищная наглость и пренебрежение к моей личности. Хорошо, что эксперимент не удался – ведь я сумел сохранить здравый рассудок.

Едва я пришел к этому выводу, как тут же вспомнил нечто такое, что придало всему происшествию иной оттенок.

Ведь что, собственно, заставило меня искать знакомства с Мединой? То, что именно от него Том Гринслейд услышал те три образа, вписанные в стихотворение, служившее ключом к тайне, которую я собирался разгадать. До сих пор я воспринимал эту фигуру в качестве возможного союзника. А что, если на самом деле он является, наоборот, – врагом?

Однако подобный разворот на сто восемьдесят градусов показался мне чересчур крутым. Еще недавно я был готов поклясться, что Медина – человек глубоко порядочный, и только болезненное воображение способно предположить, будто этот джентльмен может принадлежать к жуткому миру, на который открыл мне глаза Магиллври… Да, но ведь и Сэнди Арбутноту он не понравился…

Тут я возблагодарил небо за то, что все-таки не решился рассказать Медине о нашем деле. Нет, я пока еще не сомневался в нем, но окончательно убедился, что действовать надо очень и очень осторожно.