Три заложника

– Сейчас вы увидите самого Хараму! – прошептал Медина, и в его голосе я уловил странное ликование. – Вам его имя ничего не говорит, но на Востоке миллионы людей почитают его как бога. В последний раз я беседовал с ним в хижине на одном из пустынных перевалов Каракорума, а сейчас он в роскошной лондонской гостинице, где звучит западная танцевальная музыка. Это ли не символ единства сил Запада и Востока!

Отворилась дверь, и слуга знаком пригласил нас войти. Мы оказались в гостиной, обставленной банальными копиями французской мебели, правда, здесь было слишком жарко, а в воздухе плавал аромат индийских благовоний. В таких местах крупные финансисты заключают сделки за ликерами и сигарами, а звезды кинематографа принимают друзей. Пестрая, неуютная, лоснящаяся – непросто было бы найти нечто более вульгарное.

Тем не менее, я почти сразу перестал ощущать недостатки декора, потому что все это помещение было заполнено личностью человека, который сидел на диване в дальнем конце гостиной. Передо мной был тот, кто повсюду создает собственную атмосферу и способен одним своим присутствием преобразить окружающее, будь это заброшенная хижина или сияющий огнями отель.

К моему удивлению, Харама оказался сравнительно молод. Многослойный тюрбан скрывал его волосы, но лицо было гладким и тщательно выбритым, а фигура, насколько я мог судить, далеко не утратила юношеской стройности. Воображение рисовало мне почтенного восточного старца со снежно-белой бородой до пояса или, наоборот, тучного индуса с круглым лицом евнуха. Но я упустил из виду, что этот человек – горец. Помимо тюрбана он был одет в превосходного покроя вечерний костюм, на который был накинут халат из тонкого шелка. Восседал он на подушках, подобрав под себя ноги, но не скрещивая их.

Как только мы вошли, Харама слегка наклонил голову, а мы оба почтительно поклонились. Медина приветствовал его на хинди, а тот ответил голосом, похожим на мурлыканье большой кошки.

Плавным движением кисти он предложил нам садиться, глядя как бы не на нас, а сквозь нас, и, пока Медина говорил, я следил за лицом гуру. Оно было худощавым, с высокими скулами, – породистое лицо жителя гор, не монгольского, а, скорее, пуштунского типа. И хотя оно казалось твердым, как кремень, и зверски диким, в нем чувствовалась какая-то жутковатая кошачья мягкость, как у человека, который в ярости не станет наносить удар, ибо уверен, что добьется своего иным путем. Прямой, тяжелый лоб Харамы был несколько шире, чем у обычных людей Востока. Глаз его я не видел, потому что они были скрыты полуопущенными веками, но было что-то странное в самом их разрезе, диаметрально противоположном тому, который можно видеть у китайцев. Уголки рта были слегка приподняты, словно его обладатель все время усмехался, но в целом лицо оставалось суровым, как лик древнего изваяния.

Нечасто мне доводилось видеть человеческое существо, столь прекрасное и одновременно столь отталкивающее. Но эти красота и первобытная жуть, смешиваясь, производили впечатление беспощадной силы. Я вполне скептически относился и к этому образу носителя тайного знания, и к гипнотическим способностям Медины, но, глядя на этот сумрачный лик, не мог не ощутить, что за ним стоит целый мир таких вещей, которые недоступны моему уму. Мощь, исходившая от него, была чем-то сродни мощи сокрушительного урагана или эпидемии чумы.

Я невольно вспомнил рассуждения Сэнди во время обеда в клубе «Четверг» о том, что истинная угроза для мира заключается во влиянии одной личности на другие. Этот смуглый дикарь был истинным жрецом такого непотребного господства, и у меня возникло острое желание прямо здесь размазать его по стене.

Он тут же взглянул на меня с немым вопросом, на который поспешно ответил Медина. Полагаю, он сказал, что я – «чела»; именно так в тех краях называют лишенного собственной воли и во всем следующего за учителем ученика.

Потом Харама неожиданно заговорил на хорошем английском с характерным индийским акцентом.

– Ты далеко ушел по дороге знаний, брат мой. Я не думал, что сын Запада сможет преодолеть столь длинный путь так быстро. Ты обрел два из трех ключей власти, если сумел заставить человека забыть прошлое и начать новую жизнь согласно твоей воле. Но третий ключ, что с ним?

В голосе Медины послышалось разочарование.

– Именно его я и ищу, о повелитель! Какой смысл стирать прошлое и утверждать свою власть, если это всего лишь временное состояние. Мне нужен третий ключ, который запирает дверь подземелья, где пленник останется навсегда. Существует ли он?

– Существует, но отыскать его непросто. Любая власть слабеет со временем и может быть разрушена случайным событием или происшествием, исключение – малолетние дети, некоторые женщины и люди с поврежденным умом.

– Это мне известно, – с едва заметным раздражением отозвался Медина. – Но я не хочу делать своими учениками детей, идиотов и женщин.

– Я сказал – некоторые женщины. Среди наших женщин, возможно, почти все, но среди женщин Запада, которые во многом подобны мужчинам, – лишь те, что мягче и слабее душой.