Три желания, или дневник Варвары Лгуновой (СИ)

…я лежала на кровати, звездочкой, и бездумно разглядывала потолок, уже часа два этак разглядывала. Вот как проснулась, так лежать и осталась, глядела в потолочную ввысь, временами прислушиваясь к еноту, который в углу деловито копошился. Строил из диванных, стащенных у Дэна, подушек себе домик и изредка, вскарабкиваясь по одеялу, подбегал ко мне, чтобы мокрым носом то в лицо, то в шею потыкаться.

Обнюхивал.

Кажется, ждал, когда помру.

Не дождётся!

– …так ещё пять гельминтов и останутся только членистоногие, – бодро проговорил за стенкой мой сосед-ботаник.

А я снова застонала.

Нет, всё ж дождётся.

Второй день, второй день я слушала про этих долбанных паразитов!!! Да я уже сто тысяч раз поклялась мыть все овощи-фрукты с мылом.

Трижды.

И я сама теперь могу просветить кого угодно, что у карликового цепня промежуточный хозяин – это мучной хрущ, ришта является живородящей и заболевание называется дракункулез, а отряд амеб на латыни звучит как амоёбина!

Знаете, как выглядит вытаскивание бычьего цепня из человека во время операции?!

А вот я знаю!

На кухню за йогуртом вернулась невовремя, медик наш умный там ужинал, не отрываясь от процесса обучения, видосики он смотрел.

Псих!

Да я только мельком увидела и всего лишь одного, но всё: кушать расхотелось совершенно и чаем я поперхнулась, а он сидел, невозмутимо уплетал борщ и даже успевал что-то помечать в большой тетради.

Ещё ко мне обернулся и обеспокоенно поинтересовался:

– Тебе плохо?

– Замечательно! – рявкнула я, грохнула кружку на стол и ушла к себе.

Слушать бубнёж про балантидий за стенкой.

Сегодня вот прошли сосальщиков, а затем мы перешли к нематодам. И я всё ещё не могу понять: это звукоизоляция такая фиговая или у Дэна голос громкий.

– …острица детская. Enterobius vermicularis. Заболевание – энтеробиоз. Локализация – личинки в тонком кишечнике, самки откладывают яйца в…

Всё.

Не глядя, я схватила подушку и опустила себе на лицо.

Придушите меня, пожалуйста!

Наушники потерялись, на улице второй день ливень такой, что соседних домов не видно, к Миле не сбежать, там Юрка приехал. Видит бог, у меня нет выхода, ещё пара минут, и я либо сойду с ума, либо убью Дэна.

Забью рабочей тетрадью по паразитологии, по которой он всё учит.

И… я прислушалась.

Да, телефон, у меня звонит телефон!

Господи, пусть это будет моя замечательная и гостеприимная подруга, которая к себе позовёт. Я даже на такси разорюсь, лишь бы свалить из этого филиала паразитарного ада.

Вот только звонила не Мила, а Гордеев.

Ярослав Викторович, который позавчера проводил до дома и официально попросил разрешения на днях мне позвонить.

А я… кивнула, разрешила.

Потому что с ним оказалось увлекательно и – что удивило больше всего – он меня, действительно, слушал, спрашивал сам.

Про усадьбу, около которой и разбили ещё в позапрошлом веке парк, возвели ажурную ротонду и пруд, поросший ныне кувшинками, соорудили.

Про легенды, что, несомненно, есть у каждой уважающей себя старинной усадьбы, и легенд этих я знала штук пять. Показывала за мутными провалами каких окон второго этажа видится силуэт Дамы, одной из хозяек.

Про последних хозяев, уехавших после революции, но сокровища свои припрятавших вот тут, в подвалах и подземных ходах, что к ротонде под прудом ведут. И старый могучий дуб, на котором и сейчас висят качели, я показала.

Села, а Гордеев раскачал…

– Варвара, здравствуйте.

Далёкий и уже знакомо-деловой голос заставил невольно улыбнуться.

Почему-то представилось, что он сейчас сидит в своём кабинете на пятидесятом этаже стеклянного небоскреба и, повернувшись в кресле, смотрит в окно, крутит ручку – непременно Parker – между пальцами.

Они у него длинные, как у музыканта.

– Здравствуйте, Ярослав.

И да.

Честно говоря, было желание громогласно-радостно завопить: «Спаситель ты мой, родимый!», но воспитание – наше всё, бабушка не зря старалась, поэтому вместо вопля я выдала: «Здравствуйте, Ярослав».

Выговорила чинно и спокойно.

– В ресторан вы со мной, Варвара– краса, не пойдете, это я уже понял, в парке мы были, – размеренно и даже с едва уловимой насмешкой озвучил Гордеев. – А как вы относитесь к выставкам?

– Каким? – я спросила настороженно.

Припомнила и невольно скривилась.

Была тут у нас в начале мая выставка «Modern Art» и два билета, которые торжественно подарил мне Вениамин, что – на мою беду – ещё на первом курсе решил, будто бы я любовь всей его жизни.

Мы с его мамой, Соломонией Яковлевной, были единодушно и категорично против сего решения и выбора. Я, потому что терпеть не могу маменькиных сыночков, которые рта без разрешения родительницы не открывают и носки себе сами постирать не в состоянии, к тому же Венечка, что самый абзац, обожал играть на публику. Мама же Вени была против, поскольку я стопроцентно и безоговорочно была не достойна её идеального Вени, являясь и стервозой редкой, и проходимкой, и провинциалкой, и хищницей, и…

…и проще было сказать, кем я не была: идеальной спутницей для идеального мужчины.