Три женщины

Строжайший отбор людей, их обучение стрельбе, верховой езде, быстрой ориентировке на местности, выживанию в тяжелых условиях и прочим навыкам военного дела — все это сделало «ха-Шомер» прообразом будущей израильской армии.

Члены «ха-Шомер» беспрекословно подчинялись приказам Шохата. Только Маня отказалась ему подчиняться. Она сама привыкла приказывать.

Шохата Маня считала уже взрослым мужчиной, а он оставался ребенком — капризным, вспыльчивым, склонным к авантюрам. Она думала, что будет ему женой, а стала матерью. Она его опекала, боготворила и бешено ревновала к каждой юбке. Черные кудри, орлиный нос, горящие глаза — он был неотразим. Чего нельзя было сказать о Мане. Мальчишеская стрижка, очки на носу, бескровные губы, низкий, почти мужской голос, строгое черное платье или простой сарафан — она выглядела рядом с ним по меньшей мере странно. Очень некрасивая, она рядом с мужем подчеркивала его красоту. Но их брак отбрасывал на Исраэля Шохата лучи Маниной славы, питая его юношеское честолюбие, когда своей славы у него еще не было. Маня исступленно любила Исраэля, а он — всех женщин, что стало поводом к двум Маниным попыткам самоубийства.

«Он не особенно старался скрывать своих женщин, даже в ее присутствии», — написала Манина подруга и биограф Рахель Янаит Бен-Цви[868]. Большой портрет маслом актрисы «Габимы» Ханы Ровиной, с которой у Шохата был долгий и бурный роман, Шохат повесил в тель-авивской квартире прямо в столовой, а в Кфар-Гилади снимок Ровиной висел даже в спальне.

Однажды Исраэль сказал Мане:

— Запомни, брак это — буржуазный пережиток. Ты сама по себе, я сам по себе. Мы заключили союз, потому что у нас есть общая цель — еврейское государство. Ради него мы уехали из России, ради него соединили наши судьбы, ради него создали «ха-Шомер». Ты мне не просто жена, ты — мой товарищ и друг.

Несмотря на такие не совсем обычные супружеские отношения, в 1911 году тридцатитрехлетняя Маня родила первого ребенка. Сыну дали имя Гидеон, но все называли его Геда.

Постепенно «ха-Шомер» признали во всех еврейских поселениях. Его члены доказали, что могут защищать поселенцев с оружием в руках. Как написал своему брату один из них, «арабы боятся евреев (…) Им достается от нас каждый день»[869].

Но и евреям доставалось от арабов не меньше. Арабы убили члена киббуца Дегания. Два дня спустя они напали на трех еврейских рабочих возле Киннерета[870] и убили одного из них. Еще через три недели в Седжере был убит охранник, пытавшийся задержать грабителей.

В «ха-Шомер» начались разногласия. Молодежь требовала приступить к ответным действиям и отказывалась подчиняться приказам. Маня пыталась говорить с молодыми по душам, но они жаждали мести, и все ее старания пропадали зря. В это же время турки начали повальные обыски в поисках нелегального оружия.

* * *

Когда в 1914 году началась Первая мировая война, все российские подданные сразу попали под подозрение у турецких властей.

Как-то Маню пригласили к себе друзья и познакомили с цензором-армянином, который ненавидел турок. Он запер дверь, достал из кармана написанный по-французски донос и показал Мане. «Мы, жители Ришон ле-Циона, — читала она, — свое оружие сдали. А есть женщина — Маня Шохат, которая знает место, где ее товарищи прячут оружие. Она живет в Тель-Авиве у своего брата Гедальи. Он-то человек честный и в делах с оружием не замешан». Когда Маня дочитала, цензор при ней порвал донос, но предупредил, что, если поступит второй, он ничего не сможет сделать.

Шохат был в Галилее, принимал новых членов в «ха-Шомер», и с ним нельзя было связаться. Гедалья посоветовал сестре как можно скорее скрыться, но Маня боялась, что вместо нее арестуют других.

Через неделю после первого доноса поступил второй, и уже наутро турецкая полиция явилась с обыском в дом инженера Гедальи Вильбушевича и арестовала Маню, обвинив ее в том, что она с мужем готовит восстание против Оттоманской империи. Маню отвезли в Яффу и посадили в кишле[871]. Она была первым еврейским заключенным при турках после начала Первой мировой войны. Грязная кишле так же походила на Бутырку, как начальник турецкой полиции — на Зубатова. Только особый тюремный запах, который Маня считала давно забытым, не отличался от бутырского.

На первом допросе Маня увлеченно рассказывала о сионизме, убеждая начальника полиции в том, что это движение никоим образом не противоречит интересам турецких властей, но он перебил ее:

— Вы хотите создать государство в государстве!

Маня начала было объяснять заново, но турок заорал:

— Вы служите интересам врагов Турции и хотите нас обмануть. Ты и все твои шомеровцы — предатели! А предателей я вешаю! — побагровел он.

Маня схватила со стола начальника полиции кинжал, так же как много лет назад она схватила чернильницу со стола жандармского офицера в России, и замахнулась им. Турок отшатнутся и побелел. Маня швырнула кинжал на пол и спокойно вышла из кабинета.