Три женщины в городском пейзаже

Мать эти доводы не приняла. Что ж, ее можно понять: такая невестка, как Арина, находка.

В конце девяностых его институт приказал долго жить. Стало совсем туго и у жены – зарплаты врачам постоянно задерживали, да и какая зарплата у участкового терапевта? Слезы, а не зарплата. Купили старенький, полудохлый «опелек», и Туров стал таксовать. Вернее, пытался. Но выходило не очень – цены он диктовать не умел, не хватало наглости. Пару раз накололи, не заплатили – попробуй что-нибудь сделать! Однажды чуть не прибили – нож к горлу, отдавай выручку! Какая там выручка, даже грабители посмеялись!

Устроился в частную пекарню – там были какие-то деньги, но пекарня вскоре закрылась. Да и пахота там – вспоминать не хотелось. Потом было много всего – возил на барахолку разбитную и наглую тетку, платила она неплохо, но – в общем, смех и грех – стала, как говорят, его домогаться. Вроде и смешно, но стало противно, и Туров опять ушел в никуда.

Настроение было таким, что хоть в петлю – денег нет, кроссовки текут, куртка штопаная-перештопаная, а дома тоскливая и печальная, утирающая слезы жена.

Грустно все было. Родители стали сдавать, отец подолгу сидел на больничном, мама билась на двух работах. А когда Туров случайно узнал, что по вечерам она моет какой-то офис, чуть не сошел с ума. Кричал, возмущался. А что сделаешь? Помочь не мог, себя бы прокормить. В общем, на душе было мерзко. Не спал по ночам, думки думал – что делать? Так больше продолжаться не может. Терпеть такие унижения? Нет, он не готов! А какая боль за родителей? Боль, стыд и вина. Он сын, он должен, обязан! Они ему никогда ни в чем не отказывали, а он… Господи! Мама моет чужие сортиры и пепельницы!

Озарение пришло неожиданно – как всегда, думая о своем, смотрел какую-то фигню по телику. И вдруг замер, боясь спугнуть мысль. Оделся, вышел на улицу. Не замечая дождя, быстро зашагал. Куда шел – не знал, да и какая разница? Остановился и огляделся – ничего не узнал. Остановил машину – оказалось, что от дома ушел прилично.

В общем, кое-что вырисовывалось. Понял: он обязан это поднять. Потому что иначе он не мужик.

Через три года все получилось. Вернее, так – через три года пошли какие-то деньги. Сначала совсем небольшие, как говорится, для поддержания штанов. И все же это были деньги. И еще – исчезли унижения и обиды.

Он заставил мать уйти с работы, положил в хорошую клинику отца, совал деньги врачам, носил дорогие конфеты и хороший коньяк. К зиме жене купили новую шубу, а еще через год сменил машину – старенький «опелек» уехал в Дагестан, к дяде Измаилу, а Туров рассекал на новой «Тойоте Королле».

Все вроде потихоньку налаживалось – фирма расширялась и даже процветала, партнеры не подводили. Туров увеличивал площади и наращивал мощности, родители почти круглый год жили на даче, где он утеплил дом, перестелил крышу и наладил отопление. Старики возились на огороде, распивали чаи с соседями, солили грибы и настаивали вино из черной смородины. В сентябре Туров увозил полный багажник гостинцев – варенья, компотов, маринадов и сладкого терпкого вина.

А дома было по-прежнему печально и тихо. Они с Ариной все так же почти не разговаривали. Встречаясь по вечерам, кивали друг другу, как соседи: «Привет, как дела, ужинать будешь?» И снова ее отрешенный и виноватый взгляд, и снова печаль и тоска, и тишина, тишина… Туров давно спал в соседней комнате.

А потом жалость сменилась раздражением – да сколько же можно? Сколько можно ее утешать? Разве ему легко? Да он забыл, когда крепко спал по ночам! Давно забыл, как отдыхают два дня в неделю! Он пашет как вол, как раб на галерах! А она? Ну сколько же можно? В конце концов, у нее все есть – деньги, тряпки, курорты! И эта вечно кислая мина, вечная тоска, вечные тяжелые вздохи! Господи, как он устал! И перестал утешать жену. Выходит, человеку комфортно себя ощущать несчастным. Ну, значит так.

С Женей он познакомился в самолете, когда летел в свой одинокий отпуск. Он заметил ее сразу – еще бы не заметить! Ярко-рыжая, кудрявая Женина голова горела на солнце, слепящем в иллюминатор. Она сидела наискосок от него, и он чуть привстал, чтобы получше разглядеть обладательницу этих необыкновенных золотистых пружинок. «Забавная, – отметил он и улыбнулся. – Курносая, с веснушками, пухлые яркие губы, и белая-белая, как у всех рыжих, нежная кожа. Интересно, какого цвета у нее глаза? – подумал Туров. – Наверняка зеленые – такие крыжовенные, в мелкую серую крапинку». Потом оказалось, что нет. Глаза у нее были темно-серые, с черным ободком вокруг радужки. Летела она не одна, с молодой женщиной и ребенком. Интересно, чей ребенок – подруги или ее? Спускаясь по трапу, Туров встал позади нее. Чуть наклонившись, дотронулся носом до ее слепящих волос. И, испугавшись, как внезапно застигнутый вор, тут же отпрянул, оглянулся. Кажется, никто не заметил – все были заняты своими делами. У ленты, в ожидании чемоданов, он снова встал рядом. Вернее, за ее спиной.

Мальчик, летевший с ними, громко орал:

– Женя-а! Отдай мне сосучку!