Три женщины в городском пейзаже

После здоровенной тарелки борща – «Ты же, Сань, знаешь, пожрать я не дура», – после пирожков и селедки, от второго – острой курицы по-мароккански – «Вот тебе и местное», – гостья отказалась:

– Вот если поспать, Сань! Часик, не больше. Прости, разморило. А вечером – в бой!

– В бой, ага. Разбежалась! – улыбнулась Саша. – Иди дрыхни, а там разберемся. И не волнуйся, всюду успеем! Я все рассчитала и все продумала. Ты же знаешь, стратег я опытный и умелый.

Широко зевнув, Катя кивнула.

Закрыв дверь в дочкину комнату, Саша вернулась на кухню. Убрав со стола и вымыв посуду, устало опустилась на стул. На часах было половина шестого. Вряд ли сегодня что-то получится. Пусть Катька выспится, а потом мы будем болтать. Как же долго они этого ждали! Тридцать с лишним. И жизнь почти пролетела.

Катька проснулась к вечеру – хмурая, недовольная.

– Не умею спать днем, просто разваливаюсь на куски.

Для поднятия бодрости выпили кофе, а потом и чаю, и Катька, восхищаясь Сашиным шедевром, бисквитом на меду с прослойками орехов и чернослива, понемногу пришла в себя.

– Ну ты, мать, даешь, знатная кулинарка! Впрочем, у тебя и тогда, в те голодные годы, всегда было вкусно! Слушай, а из чего мы тогда варганили, а? Что тогда было? Ничего не было, а столы накрывали!

– Накрывали из того, что было. Помнишь салатик такой бедняцкий: рис, лук, яйцо, рыбные консервы? Хорошо, если была банка горбуши и майонез. Я помню, – улыбнулась Саша, – рис сварила, лук пожарила, консервы открыла, а майонеза нет. Что делать? А гость на пороге! Выкрутилась: остатки сметаны – скребла по стенкам – ложка горчицы – она дефицитом не была. В общем, соорудила подобие майонеза, и, знаешь, прошло. Никто ничего не заметил.

– Молодые были, голодные, – грустно усмехнулась Катя. – Что ни подай – все на ура. Это сейчас все стали разборчивыми.

– Точно, – кивнула Саша. – Сейчас все по-другому. А помнишь, как ты первую курицу сварила? Ну, через неделю после свадьбы?

История была веселая. Димка, Катин первый муж, притащил здоровенную курицу – жилистую, мосластую, с синюшными тощими лапами и когтями, страшной головой, болтающейся на длиннющей, морщинистой шее.

Перерыв кухонные шкафы, Катерина расстроилась – не нашлось в съемной квартире большой кастрюли, достойной убиенной хохлатки! И Катька рванула в хозяйственный. Обнаружив на полке бак для кипячения белья, страшно обрадовалась и гордо притащила его домой. Упаковав туда куру – теперь она влезла вся, с ногами и шеей, – щедро набухала воды. Когти и голову не отрезала, внутренности не вытащила, пену не слила. Заодно забыла и про морковь.

В общем, бедного, избалованного Катиного мужа ждал тот еще «бульон». Сначала Дима долго молчал. Потом начал хохотать – с подвываниями, всхлипами, слезами. В общем, его накрыла настоящая истерика.

– Не нравится – не ешь, – фыркнула Катерина и ушла в комнату.

Два дня она дулась. Два дня, а то и больше, история передавалась из уст в уста. Все друг другу звонили, пересказывали и веселились.

Потешались над Катькой и жалели Диму. Обиженная Катерина снесла бак вместе с курицей на помойку и объявила, что больше к плите ни ногой – и не просите!

– Ничего, – грустно вздохнула Катя, – потом всему научилась. Правда, такой, как ты, все же не стала, но нормальный бульон точно сварю.

В тот вечер разговор был сумбурным, сбивчивым, перескакивали с одного на другое, словно боялись что-то не вспомнить, не успеть, не задать самый важный вопрос, пропустить то, о чем не поговоришь по телефону.

Саша рассказывала о своем разводе, о том, как все получилось. Сама не ожидала, что способна на такой резкий жест, а оказалась способна. И неожиданно изменилась ее жизнь, и как она страдает – до сих пор страдает! – от того, что причинила боль мужу и травму дочери. Впрочем, что дочь? Она уже взрослая, у нее своя жизнь, хотя, конечно, все равно ребенок. Да и Гальперин не пропал, жизнь свою устроил. А чувство вины осталось.

– Я дура, да? – спрашивала Саша.

И как неловко перед общими друзьями, которыми они здесь обросли, перед свекровью и даже перед соседями.

– Нет, я понимаю, что все это глупости! Но все говорили, что я чокнулась, сошла с ума – климакс, у баб едет крыша! И никто – никто – не понял меня. И даже не стремился понять. Кроме тебя, Кать! Понимаешь? Только ты, Катька, меня поддержала!

Катя кивнула.

– Ты все правильно сделала. Нет, Гальперина жалко. И Галку тоже. Только знаешь, подруга, вот если бы он, твой золотой Гальперин, свалил… Он, а не ты! Его бы все поняли. И никто – никто! – не осудил! А нас, баб, да еще в пятьдесят! Да еще если ушла от хорошего мужа – всяк осуждает, кому не лень. А кому мы обязаны, скажи? Детей подняли, всем отслужили. Ну можно теперь пожить для себя? Или опять – ни-ни? Да пошли они все, Саня! Вот скажи мне – ты счастлива?

Саша кивнула:

– Вроде да. Только чувство вины, Кать, грызет. Правда, меньше. Но в покое не оставляет. Вот все понимаю, а все равно всех жалко! – улыбнулась Саша.

– Вот именно! – подхватила подруга. – Других мы жалеть умеем! А вот себя никак не научимся.