Три жены

Ровно неделю провел Волк у Жанны. Она больше не звала его уродом даже в мыслях. Он был красивый. Ее – красивый. «Ах, какой ты кр-р-рассивый», – все твердила она ему в ухо, пересыпая эту фразу, словно перцем, жарким цыганским шепотом, которого Волк не понимал.

– Да говори ты по-нашему.

– По-вашему такого вслух и не скажешь.

– Так если по-нашему сказать стыдно, что же ты по-своему то это вот уже минут десять лопочешь?

– Потому и болтаю, что слова во рту не держатся, а ты все равно не понимаешь…

Они предавались любви с серьезной самозабвенностью, на которую способна только юность. Все вокруг было нереально. Спроси их, где они находятся, и они вряд ли нашлись бы с ответом.

В чьей квартире, в каком городе, в какой стране – не все ли равно. Они три дня не выходили из дому. Внешний мир перестал существовать для них. Там, за стенами обшарпанной квартирки, больше не существовало ни звяканья ножниц, ни колючей проволоки.

В перерывах между страстными признаниями Жанна клала голову Волка на колени.

– Как тебя зовут на самом деле?

– Волк.

– Нет, как по правде?

– Сашка.

– Так просто?

– А чего мудрить…

– А по отчеству как?

– Отстань.

– Ну тебя так в честь отца назвали или в честь деда?

– В честь Македонского!

– Ну-у-у…

Через три дня Жанна пошла на работу. Она так и не спросила Сашку, сбежал он из колонии или у него кончился срок, побоялась. Однако решила никому не рассказывать о нем до поры до времени. Да и некому было. Места парикмахерши в салоне, куда ее взяли на работу, не оказалось. Поэтому Жанна работала маникюршей, благо и этому научилась когда-то.

Сашку она заперла в квартире и весь день думала о нем. Сначала тело вздрагивало с непривычки, вспоминая о ежеминутных трехдневных объятиях. День растянулся в год, разговоры вокруг казались ей утомительно скучными и глупыми. Она бледнела, поминутно предаваясь воспоминаниям, поэтому ее сочли больной и отпустили пораньше.

Жанна побежала в магазин запасаться продуктами. Купила две буханки хлеба, огурцов соленых, колбасы. Потом подумала и купила еще бутылку водки. Влетев домой, осторожно поставила сумку на пол и, не раздеваясь, в грязных туфлях, забегала по комнатам. Сашки нигде не было. Жанна бегала все быстрее, металась бесцельно, не зная, что делать, что думать. Заглянула под кровать, потом села на стул и запричитала: горячо, быстро. То ли скулила, то ли сыпала проклятиями, то ли и то и другое.

Вдруг скрипнула дверь шкафа, и оттуда показалась Сашкина голова.

– Черт! – сказала Жанна.

А черт уже подобрался к ней вплотную, залез под юбку. Из глаз Жанны брызнули слезы. Через четверть часа Саша поедал хлеб с колбасой, запивая водочкой, а Жанна смотрела на него, подперев голову рукой. Ей стало немного грустно.

– Значит, ты все-таки сбежал, раз прячешься? – спросила она.

– Все-то тебе нужно знать, – попытался пошутить он.

– А что делать будешь потом?

– Когда потом?

– Ну ты же не собираешься всю жизнь у меня здесь прятаться…

– А что – мысль!

– Да и бабка скоро из больницы вернется…

Они замолчали. Настроение было испорчено.

– А хочешь, научу тебя на гитаре играть, – спросила Жанна. – Меня в детстве мать научила…

И пошла музыка. Тихая, чтобы соседи или там с лестничной клетки кто не услышал. Сашка соображал быстро, жадно ловил каждое ее слово. Пальцы у него были проворные, как будто взялся за гитару не в первый раз.

– Расскажи мне о себе, – попросила Жанна, когда они курили, лежа в постели.

– Не хочу вспоминать. Лучше ты…

И она рассказывала долго-долго, какие были деревья у нее на родине, какие травки росли. Что запоминает ребенок сызмальства – травки да листики. Вспоминала, как они жили в большом таборе. Как умер отец, а мать обвинили в чем-то. Она разругалась в пух и прах со своими родственниками и решила уехать куда глаза глядят. Продала все нехитрое барахло семьи, собрала в охапку детей – и поехали. А в поезде она все стирала, все что-то там копошилась. Ей, наверно, тогда уже плохо было, но она хотела, чтобы стало еще хуже. Она всегда такая была. Утром Жанна принесла ей маленького кормить, а мать уже совсем плоха была. Глаз не открывает, не говорит ничего. По лицу – капельки пота, как бисер. Жанна закричала. Тогда вскочил пассажир с верхней полки, кстати, на тебя очень похож был. У меня глаз – алмаз. Увидела бы вас рядом, так подумала бы, что родной отец твой. Так вот он…

Но Сашка уже не слушал ее. Он мирно спал на боку, похрапывая самую малость. Жанна прижалась к нему щекой, полежала, а потом встала, закурила. Ей было так больно, как будто кто-то умер.

Ее любовь не вечна, поняла Жанна. Единственное, чего ей больше всего хотелось тогда, это снова открыть дверь в первый раз, впустить Сашку, прижаться к стене… А потом прожить эти три дня снова.

На следующий день после работы она побежала проведать соседку в больнице. Та чувствовала себя неважно, но уверяла, что на неделе ее обязательно выпишут.

– Когда? – допытывалась Жанна.

Это ведь было так важно: завтра или послезавтра.

– Ой, да не все ли равно. Встречать меня не нужно, сама доберусь, не барыня…

«Когда?» – обреченно спрашивала сама себя Жанна по дороге домой.