Три жены

Университет, где целыми днями пропадал математик, находился недалеко от Нью-Йорка. Муж говорил теперь в два раза больше, чем прежде, и глаза его блестели. Захлебываясь от новостей, он рассказывал Жанне по вечерам о каких-то кривых, каких-то синусоидах, сыпал непонятными ей формулами. Жанна морщилась.

Перелет она перенесла как тяжелую травму. В самолете, закрыв глаза, молилась о том, чтобы с ними ничего не случилось. Лететь так долго – было выше ее понимания. Иногда Кирилл дергал ее за рукав, она открывала глаза, брала с подноса стюардессы лимонад, протягивала ему и снова принималась за свои молитвы.

В первые дни, когда муж встретил их со слезами на глазах в аэропорту, отвез на машине домой, мучил ее тело поцелуями, она испытывала облегчение: успела. Письмо Луизы, пришедшее через два месяца, подтвердило ее опасения: еще бы немного, и Волк непременно отыскал бы ее. И кто знает, во что вылилась бы эта встреча. Жанна спаслась сама, спасла сына, и теперь…

Но самое страшное и состояло в этом «теперь». Что ей теперь тут делать? Она даже в магазин сходить не могла, потому что не знала языка. Приятели мужа весело болтали часами на большой застекленной веранде. Жанна не понимала ни слова и довольно скоро, заскучав, уходила к себе. Кирилл ползал по полу с машинами и заглядывал в рот математику и гостям.

Он заговорил неожиданно для всех. Однажды, возясь рядом с нитями, вдруг вставил словечко в их разговор. Американцы пришли в восторг. Польщенный реакцией друзей, математик стал учить Кирилла английскому языку. Потом Жанна брала его в магазин в качестве переводчика.

Время стажировки заканчивалось, но мужа не отпускали. Приходили какие-то важные немолодые дядьки, о чем-то долго переговаривались, дымя сигарами. В результате он сказал Жанне:

– Как ты смотришь на то, чтобы остаться здесь?

– Еще?

– Совсем.

– Как это?

– Навсегда. Жить.

– Но ведь нельзя…

– Можно. Меня пригласили работать в крупную фирму. Зарабатывать в год буду столько, сколько в Ленинграде не получу за всю жизнь, даже если стану проректором университета. Со временем обещают гражданство…

Он не договорил. Гражданство получить было сложно. Особенно при такой жене. Смуглая кожа Жанны, которой он так восхищался в Ленинграде, никого здесь в восторг не приводила. Презрительное слово «чоки» он слышал не раз. Ему объяснили: есть люди первого сорта – белые американцы, имеющие гражданство. Есть второго – негры, имеющие гражданство. Есть третьего – белые, не имеющие гражданства. И есть «чоки» – цветные без гражданства и без надежды его когда-нибудь получить… Он не сразу тогда понял, что его жена – «чоки» и что с получением гражданства у него будут проблемы.

Жанна задумалась. Если она откажется, ей придется вернуться вместе с Кириллом в Ленинград. А вернуться – значит встретиться с Волком. Что, может быть, означает смерть. Нет, сейчас в Ленинград она не поедет.

– Я согласна, – сказала она мужу, и ей почудилось, что в глазах его промелькнула легкая досада.

Теперь они поселились в Плейнсборо, на Хэмпшир-драйв. Белый четырехэтажный дом делили четыре семьи. Жанна с мужем занимали комнаты на третьем и четвертом этажах. Квартира на двух уровнях привела в восторг Кирилла. Он гонял по лестницам сверху вниз и снизу вверх и никак не мог остановиться. Жанна к тому времени, подписав множество бумаг, означавших ее добровольное желание остаться в чужой стране, начала впадать в апатию, а математик пребывал в постоянном раздражении по этому поводу. Вернее – так: и по этому поводу тоже. Внизу под домом был теннисный корт, на котором он каждое утро приветствовал соседа, придумывая все новые и новые причины затворничества своей жены. Мэри, жена соседа, мечтала играть с женщиной. У Роберта была слишком тяжелая подача. Однако Жанна ни за что не соглашалась поучиться играть…

– Что ты ломаешься? – говорил математик. – Трудно тебе выйти с ракеткой на поляну под домом? Здесь люди этого не понимают! Это невежливо, в конце концов!

– Я не пойду!

– Да ты посмотри на себя! Толстеешь день ото дня. Побегала бы – глядишь, и сбросила бы лишние тонны…

– Я не пойду!

Каждое утро тоненькая Мэри в белом костюме с белой лентой на голове махала рукой Жанне в окно:

– Жанна! Летс гоу!

– Нет, – качала головой та. – Нет.

Она подходила к зеркалу и подолгу смотрела на себя. Если бы сейчас встретиться с Луизой, та бы ее не узнала. Талия начисто исчезла. Глаза погасли, даже волосы стали виться меньше и седели не по дням, а по часам. Муругий халат довершал картину полного распада былой красоты.

От Луизы приходили письма. В одном из них, особенно взволнованном и длинном, она в который раз благодарила Бога за то, что он послал ей Жанну.