Три жизни

Последнего Иван опасался пуще всего на свете. Он рассчитывал про себя: санаторий «вернет» ему ноги, и он снова пойдет на охоту, снова займется рыбалкой, сам станет косить сено, и не придется продавать корову. Внучка с мужем который год ропщут, как наступает сенокос. Оно и правда: хоть разрывайся, а все одно не успеешь за ве́дро накосить сена на две коровы. Нет, не загорать на пляже в темных очках едет Иван на край страны, а за здоровьем…

Если бы не знакомый сыну шофер на голубом «Москвиче», к поезду им не успеть. Трижды Иван старался стронуться с места и не смог. Пока топтался, перебирал ногами, автобус начинал «подмигивать» сигнальными огнями и трогался с остановки. Так пропустили три автобуса. Сын ничего, а сноха всерьез начала нервничать и поругивать мужа. И очень кстати вывернул из-за поворота шофер Виктор Коршунов. Слова не говоря, он распахнул дверку машины и помог втиснуться Ивану в кабину, лихо домчал до вокзала, и еще двадцать минут осталось в запасе до прибытия поезда.

Однако на перроне Иван Васильевич заволновался сильнее прежнего и опять засучил ногами, стараясь оторвать подошвы сапог от асфальта. Сын и сноха с отчаянием тащили его к вагону, а он отбивался и загнанно дышал.

— Не трогайте, — шептал Иван Васильевич. — Я сам сдвинусь. Все одно вам не сдвинуть меня.

Наконец, Иван мелко-мелко зачастил перроном вдоль поезда. Четвертый вагон был недалеко, а достиг его Иван, когда время стоянки истекло. И не взобраться бы ему, если б не втащили в тамбур проводница с каким-то пассажиром, они же приняли чемодан и авоську.

Последний раз мелькнуло в окне растерянное лицо Ивана. Сын со снохой остались позади убегающих вагонов, поезд, набирая скорость, мягко катился навстречу грустному осеннему закату. Впервые после войны Иван Васильевич уезжал столь далеко от родных мест с твердой надеждой на исцеление.

Молоденькая, разноцветно раскрашенная проводница взяла у Ивана Васильевича билет, что-то записала себе в тетрадку, назвала ему купе и место и ушла к себе, откуда скалился веселый солдат.

Ну вот, кажется, все тревоги позади, и теперь Ивану ровно не о чем волноваться. Стоит лишь сделать несколько шагов коридором вагона и занять в своем купе нижнее место. Он наклонился к чемодану с авоськой, а взять в руки не успел: в глазах закрутились огненные воронки, расширяясь и расширяясь с каждым скоростным оборотом, мгновенно наплыл и больно ударил тяжелый самолетный рев, полкоридора с ковровой дорожкой кто-то рванул из-под онемело-ослабевших ног…

На странный стук в коридор из купе проводницы выглянул все тот же солдат. Вначале парень ничего не понял, и с губ чуть-чуть не сорвались попавшиеся на язык озорные слова: «Ишь, как нарезался дед на дорогу!» Да солдат тут же вспомнил, как на последней станции проводница с его соседом по купе втащили старика в тамбур и под руки завели в коридор. Нет, он не походил на пьяного, да и не напахнуло даже вином. И тогда тревожная догадка сорвала солдата с насиженной лавки возле смазливой проводницы. Он выскочил в коридор и попытался поднять старика, однако не смог и закричал зычно поставленным голосом, как, должно быть, будучи на службе дневальным, подавал нужные уставные команды на всю казарму:

— Эй, на помощь, человеку плохо!

Заоткатывались с грохотом двери купе и, тесня друг друга, узкий коридор заполнили врасплох поднятые криком пассажиры.

— Жив? Дышит? — торопливо, с одышкой спрашивал толстый мужчина в очках, наверное, сам сердечник.

— Девушка! Объявите по радио, может быть, в поезде есть доктор! — командовал кто-то проводнице.

— Если нет, запросите ближнюю станцию, пусть к поезду вызовут «скорую», — посоветовала высокая седая женщина, что-то отыскивая в красной сумочке.

Мужчины занесли Ивана Васильевича в купе и уложили его на нижнюю полку. Кто-то расстегнул у него ворот рубахи, кто-то щупал пульс. Высокая пассажирка отыскала в сумочке валидол и попросила солдата заложить таблетку под язык старику.

— Да он же без сознания! — испуганно отозвался тот.

Толстый мужчина, сронив с короткого носа очки на грудь Ивана Васильевича, ловко разжал у него стиснутые зубы и взглядом приказал дать валидол. Он же догадался заглянуть в документы: раскрыл булавку на нагрудном кармане пиджака и вытащил бумажник.

— Так я и знал… Инвалид Отечественной войны да еще первой группы, — печально произнес мужчина и положил краснокорое удостоверение на столик. — А здесь путевка, то есть курсовка в санаторий. Интересно бы знать, какой благодетель решил поиздеваться этак чутко над инвалидом?! Еле живого за тридевять земель да еще по курсовке…

— А я-то, грешным делом, на другое подумала, — растерянно призналась остролицая старушка. — Думала, сын или дочь спихнули старика с рук долой.

— Пропустите, пропустите, пожалуйста! — появился в дверях купе бригадир проводников. — Скоро станция, остановка одноминутная, и больного там ждет машина с врачом. Что с ним? Не пришел еще в сознание? Придется снять с поезда.