Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

В то время в санаториях и домах отдыха, которые в СССР открывались повсюду, вошло в моду спортивное развлечение — перетягивание каната. Этим занимались и представители разных властных ведомств. Рыков, привыкая ко власти, тоже не брезговал этим видом спорта. Покровительствовал «своим» людям, спорил с потенциальными конкурентами. Но преувеличивать важность «придворных» интриг в советской системе не стоит. Стратегические вопросы зависели от соотношения сил в Политбюро и на партийных съездах. Вот там действительно разгорались ристалища. И Рыков, как председатель Совнаркома, до конца 1930 года оставался одним из главных действующих лиц на этих партийных форумах. Именно поэтому «История партии» в советские времена вполне справедливо считалась основной «общественной наукой», изучавшей послереволюционное время.

А народ приглядывался к вождям на трибуне Мавзолея — в рыковские времена еще деревянного. Алексей Иванович чаще всего стоял рядом со Сталиным — и это подчеркивало единство партии и правительства. Правда, Сталин предпочитал шинель, а Рыков — штатское темное пальто. Иногда он стоял рядом с Калининым, которого тоже формально считали главой государства. Калинин вполне мог оказаться союзником Рыкова в борьбе с «неистовыми ревнителями» коллективизации. Он не был радикалом в крестьянском вопросе, да и репутация «народного заступника» заставляла его маневрировать. Его считали сочувствующим «правой оппозиции», по крайней мере — колеблющимся. Карлу Радеку — известному острослову — приписывали шутку: у нас в Политбюро один ошибала (Бухарин), два зашибалы (Рыков и Калинин) и один вышибала (Сталин). Впрочем, Радеку тогда приписывали львиную долю политического юмора, нередко — по инерции.

Разумеется, процессы начала 1930-х, переросшие в Большой террор, порядочно напугали Калинина, он отдалился от многих бывших соратников, которые теперь могли скомпрометировать. Но это будет позже.

2. Устранение конкурента

XIV партийный съезд, состоявшийся в самом конце 1925 года, стал поворотным в смысле новой расстановки сил на кремлевском олимпе. Позже его окрестили «съездом индустриализации». Там действительно были намечены первые крупные стройки социализма, планы превращения аграрной страну в индустриальную в условиях НЭПа. Обсуждали вопросы сбора налогов, обеспечения промышленности топливом… Неудивительно, что открывал и закрывал съезд Рыков. К тому же именно тогда Российская коммунистическая партия большевиков стала Всесоюзной — ВКП(б). Но, несмотря на обилие экономических вопросов, сутью съезда стала все-таки политическая борьба.

Все делегаты отметили красноречивую пассивность Троцкого, сравнительно недавно потерявшего важнейший пост наркомвоенмора. Он отмалчивался — и это воспринималось как слабость. В Андреевском зале Большого Кремлевского дворца собрались триумфаторы Октября, победители в Гражданской войне — казалось бы, их многое объединяло. Но целая группа известных большевиков оказалась недовольной одновременно — как угаром НЭПа и усилением Рыкова, так и попытками Сталина стать главным стратегом партии не только по должности, но и по сути.

^{Лев Каменев. Худ. Ю. Анненков, 1926 год}

«Соединить американскую деловитость и русский революционный размах» — этот принцип Ленина стал известен благодаря «Вопросам ленинизма» кисти товарища Сталина, растиражированным во всю Ивановскую. Иногда кажется, что эти слова обращены непосредственно к Рыкову: «Американская деловитость — это та неукротимая сила, которая не знает и не признает преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело, если это даже небольшое дело, и без которой немыслима серьезная строительная работа»[111].

Да, он, насколько хватало сил, без особенного фанатизма, но все-таки строил из послереволюционной России новую Америку — Америку с пролетарским уклоном, без влиятельных бизнесменов и без парламентской демократии. Но — с надеждой на постепенное воспитание почти идеального «коммунистического человека». В 1925 году такая стратегия еще устраивала Сталина. Правда, Рыков в смысле возвращения к коммунистическим идеалам был настроен более скептически, чем большинство его товарищей, и в быстрое преображение человеческой природы не верил. Это сказывалось и на его политике — прагматической, неизменно учитывавшей материальную мотивацию трудящихся. Но некоторый скептицизм до поры до времени председателю Совнаркома прощался — тем более что в официальных выступлениях он если и шел против генеральной линии, то очень и очень осторожно.