Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

Константин Симонов на склоне лет основательно анализировал ту ситуацию: «Я был забронирован от этого мыслями о Красной Армии, которая в грядущих боях будет „всех сильнее“, страстной любовью к ней, въевшейся с детских лет, и мыслями о пятилетке, открывавшей такое будущее, без которого жить дальше нельзя, надо сделать все, что написано в пятилетнем плане. Мысли о Красной Армии и о пятилетке связывались воедино капиталистическим окружением: если мы не построим всего, что решили, значит, будем беззащитны, погибнем, не сможем воевать, если на нас нападут, — это было совершенно несомненным. И, может быть, поэтому, когда я слышал о борьбе с правым уклоном, кончившейся в тогдашнем моем представлении заменой Рыкова Молотовым, то казалось ясным, что с правым уклоном приходится бороться, потому что они против быстрой индустриализации, а если мы быстро не индустриализируемся, то нас сомнут и нечем будет защищаться, — это самое главное. Хотя в разговорах, которые я слышал, проскальзывали и ноты симпатии к Рыкову, к Бухарину, в особенности к последнему, как к людям, которые хотели, чтобы в стране полегче жилось, чтоб было побольше всего, как к радетелям за сытость человека, но это были только ноты, только какие-то отзвуки чужих мнений. Правота Сталина, который стоял за быструю индустриализацию страны и добивался ее, во имя этого спорил с другими и доказывал их неправоту, — его правота была для меня вне сомнений и в четырнадцать, и в пятнадцать, и в шестнадцать лет»[162]. Симонов — замечательный мемуарист, но нужно иметь в виду и его особенности. Сын генерала, потомственный дворянин, с трудом (и в то же время — молниеносно) пробивавшийся ввысь в советское время, он в то время искренне верил в сталинские идеалы. Но о «нотах симпатии» к Рыкову и Бухарину Симонов упомянул не зря (и не единожды): без ностальгии по «правым» тогдашняя общественная жизнь не обходилась. Со старым образом жизни, с НЭПом, с рыковским правительством прощались болезненно. Сталин в то время предлагал более суровый (а для молодых комсомольцев — более романтичный) путь к социализму, предлагал новый виток классовой борьбы. Молодым, амбициозным это нравилось, а о противоположных настроениях свидетельствует ходившая в те годы политически взрывоопасная частушка:

Не за Сталина мы,
Черта дикого,
А вернули бы нам
Лешу Рыкова…

Нельзя сказать, что так думали и пели миллионы. Скорее всего, эти нехитрые строки написал какой-нибудь небесталанный (но благоразумно оставшийся безымянным) противник Сталина и сторонник Алексея Ивановича — возможно, знавший его по работе, высоко ценивший его. Или выучившийся крестьянский сын, с детства слышавший, что председатель Совнаркома Рыков смягчил жизнь мужику-хлебопашцу. Будем откровенны: такие частушки случайно не появляются.

^{Председатель СНК СССР и СТО СССР Алексей Рыков (1924–1929 годы) [РГАКФД]}

И не случайно, если приглядеться, в середине 1930-х Сталин во многом обратится к «линии Рыкова» — по крайней мере, в пропаганде. Он взял на вооружение то, что еще недавно считалось мещанским, а то и мелкобуржуазным пережитком, бесконечно чуждым новому обществу. Новым лозунгом дня тогда стали слова «Жить стало лучше, жить стало веселее». Мороженое и шампанское в парках, котлеты в тесте из американских машин, привезенных Микояном, первые чемпионаты страны по футболу, кинокомедии на экране… Он предлагал народу «красивую жизнь по-советски». Конечно, красоты и мороженого на всех не хватало. Но в Москве и в некоторых других крупных городах предвоенные годы запомнились как кратковременное счастье после многих лет лишений.

Сталин, внимательно следивший за общественным мнением, это вполне осознавал — и постарался противопоставить идеям правых более эффектную политику, с рекордными перелетами таких асов, как Валерий Чкалов и Михаил Громов, с покорением Арктики в исполнении Отто Шмидта и Ивана Папанина, с рекордами стахановцев, строительством Московского метрополитена и эффектными кинофильмами. Это были сильные ходы, заслонившие предыдущее десятилетие. Как и парадная неоклассицистическая архитектура заслонила самобытный, замечательный, но скромный конструктивизм рыковского времени. Культуролог Паперный считает этот процесс сменой культуры Один на культуру Два[163]. Что ж, можно и так сказать. Хотя право на признание имеют оба стиля.