Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

А политикой в то время «баловались» не вурдалаки и не водяные с лешими, а обыкновенные люди, правда, весьма встревоженные и взвинченные. Это неудивительно: революционная волна и восхищала, и пугала. Кураж граничил с растерянностью. Эти чувства испытывал и Алексей Рыков, попавший из огня да в полымя. Он остался в прежнем качестве — профессиональным революционером. Но стал легальным — и все изменилось, если иметь в виду частную собственность, которую они теоретически отрицали. Они разместились в квартире писателя Викентия Вересаева, который был братом большевика Петра Смидовича — рыковского приятеля. Впервые вместе собралась вся семья, родители и дочь… Именно тогда Нина Семеновна взяла фамилию мужа: нелегальная жизнь закончилась. А Вересаев стал вторым знаменитым литератором, с которым тесно познакомились Рыковы — после Горького. Вторым, но далеко не последним.

Рыкову не приходилось больше скрываться от полиции, жить по чужим документам — исчезли эти тревоги, унеся с собой и привкус «разбойничьего» азарта. Если бы не война, он, верно, мог бы, после сурового Нарыма, отправиться в европейское путешествие. А в остальном — у него так же не было своего угла.

В Москве собралась вся семья: жена и дочь Наташа, которую Алексей Иванович, по сути, раньше и не видал. Как он любил высоко поднимать ее над собой, подбрасывать и ловить… Революционер оказался не лишен родительской сентиментальности. Но собственных апартаментов у них не было. Партия помогала снимать скромные углы в деревянной двухэтажной Москве. А ему еще и приходилось частенько ездить в Петроград. О тихих семейных вечерах с книгой и занятными играми можно было только мечтать. Словом, как позже и по другому поводу сказал Маяковский: «Надо вырвать радость у грядущих дней!» Лишь такими мыслями и оставалось утешаться. Да он и чувствовал себя как на войне. Между прочим, и с револьвером не расставался. Да, такой партиец мог жениться только на настоящей революционерке, другая женщина просто не потерпела бы такой цыганской жизни, а Нина Семеновна видела в этой суете высший смысл. Без быта, но с мечтами о мировой революции, о новой невиданной жизни, за которую еще нужно повоевать, быть может — в прямом смысле. Хотя о масштабной и затяжной гражданской войне в то время никто всерьез не думал. Наивно, простодушно? Но они боролись за власть, и хотя абсолютными альтруистами, конечно, не были, но о деньгах думали меньше, чем это принято.

О том, как случилось падение самодержавия, он, как и подобает марксисту, рассуждал с классовых позиций. Противоречия начались как минимум в последние месяцы 1916 года. С одной стороны, победа Антанты (а значит, и России) в мировой войне почти не вызывала сомнений, хотя и требовала еще немалых усилий. Но триумфальных настроений к концу 1916 года становилось все меньше. Победы оказались пирровыми: несмотря на гром фанфар и временное воодушевление армии, Россия надорвалась. Не только экономически. Не выдержала политическая система, ее внутренний раскол все труднее было спрятать «под коврами». Он сказывался и на настроениях в армии, которая становилась все вольнодумнее, все революционнее. И почти все осознавали необходимость перемен, даже кардинальных и взрывоопасных. В этой атмосфере Рыкову и его соратникам стало легче рассчитывать на успех. Когда устои страны в военных условиях теряют стабильность — революционные силы получают фору. Рыков в конце 1916 года — еще в Нарыме — считал, что к концу войны Россия может прийти к настоящему парламентаризму с участием социал-демократических, крайне левых партий. Это казалось фантастическим шансом для развития РСДРП(б).

Трудно сказать, как это воспринималось в 1917 году, но с исторической дистанции ясно, что главным вопросом того времени было создание действенной партии, со строгой иерархией и понятной идеологией, которая — хотя бы на уровне азов — объединяла тысячи людей. О расширении партии Рыков не только мечтал еще с первых лет ХХ века. Он, еще будучи студентом Казанского университета, агитировал «за социал-демократов» в рабочей среде. Дела тогда шли со скрипом. И вот наступило время радикалов не только в революционной среде, но и, как любили говорить историки революции, «в массах». Назовем массами ту часть бывших подданных бывшей Российской империи, которая принимала участие в политической жизни, ожидала преобразований, имела мнение по поводу войны и мира и по земельному вопросу. Эти люди даже имели представления о партиях и порой могли отличить эсеров от большевиков, а тем более — от кадетов и октябристов.