Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

«Решительный бой!» — это только в песнях звучит эффектно, легко и романтично. Тут можно было дать волю сарказму. Но одно всерьез печалило Рыкова: они выглядели как представители разных движений, разных партий. А Землячка говорила, что контроль над правительством — это иллюзия. Нужно все перекроить и превратить Советы в такой орган, который будет назначать министров. И — никакой пассивности. В итоге собравшиеся приняли более боевую резолюцию Петроградской партконференции — с одной поправкой, на которой все-таки настояли Рыков и его единомышленники (среди них выделялся будущий нарком просвещения Андрей Бубнов), — о контроле над Временным правительством со стороны Советов, в которых, между прочим, большевики еще не превалировали. Рыков был одним из самых убежденных сторонников единого социалистического фронта. Он долго не мог понять, почему в такой экстремальной ситуации Ленин снова предлагает размежеваться. Ведь строить новую страну можно только сообща, всем вместе — разумеется, кроме черносотенцев, монархистов и таких сторонников буржуазного развития России, как кадеты и октябристы. Рыков после этих споров считал свою миссию на весну 1917 года исполненной. Но замысел Владимира Ильича состоял в ином. Превратить РСДРП(б) в невиданную прежде в истории государствообразующую партию, которая в будущем может стать и стержнем нескольких государств.

Вскоре после начала конференции многое изменилось: в Москве узнали о «ноте Милюкова». Временное правительство в конце марта выступило с заявлением, которое обеспокоило союзников по Антанте. Там, кроме прочего, речь шла о мире на основе самоопределения народов. Конечно, министры не позволяли себе «большевистских» лозунгов, не говорили о немедленном выходе России из войны, и все-таки это заявление потребовало разъяснений. Вот Милюков и выступил с нотой, которую многие восприняли как широкий и решительный «шаг назад». Министр иностранных дел заявлял, что позиция Временного правительства не дает никаких оснований думать об ослаблении роли России в общей союзной борьбе и провозглашает о всенародном стремлении довести мировую войну до победного конца. На некоторое время он в глазах революционеров превратился в главного ястреба войны. Припомнили Милюкову и его монархическое прошлое, его попытки совместить либеральные реформы с сохранением царской власти — урезанной, но не уничтоженной.

Конференция в Белокаменной продолжалась. Антивоенный вопрос стал главным и самым взрывоопасным. Здесь Рыков проявил твердость, сразу приступив к организации митингов, мобилизовав активистов на предприятиях. «В случае гражданской войны в Петрограде мы должны быть готовы к ней здесь, в Москве», — заявил Рыков, на этот раз сорвав аплодисменты радикалов. Они понимали: упрямство Милюкова и союзников по Антанте, от которых он зависел, в сочетании с дезертирскими настроениями в армии и в обществе могут стать порохом для новых беспорядков, в которых акции большевиков резко возрастут.

В Москве прошли митинги протеста, собравшие сотни активистов и тысячи зевак под броскими и всем понятными лозунгами: «Долой войну!», «Долой Гучкова и Милюкова!». «Трон» Временного правительства пошатнулся. Особенно активны в этой борьбе были рабочие заводов Михельсона и Меньшикова, а также Замоскворецкого трамвайного парка. Рыков увидел, что пролетариат больших городов в России вовсе не бессилен, особенно если умело им управлять. Правда, никакой гражданской войны тогда не случилось, Милюков в итоге проиграл и в начале мая ушел в отставку, но и сторонники немедленного мира не оказались в явном выигрыше.

В полевевшем Временном правительстве к большевикам уже относились с определенным уважением и страхом. А эсер (конечно, правый) Александр Керенский, усиливавший свои позиции, надеялся, что с ними все-таки можно ужиться. Керенскому нужно было убедить социалистов в том, что он — самый левый из возможных руководителей правительства и армии. Остальные куда консервативнее. И, значит, большевики должны его беречь. Это построение выглядело логично, только Ленин его отбрасывал без лишних раздумий. Он уже разделял борьбу за социализм и борьбу за власть. Если в первой эсер Керенский мог считаться исторически обоснованной «ступенькой развития», то во второй он был помехой и только. Пытался ли Керенский вести переговоры с другими большевиками, пытался ли расколоть партию? На этот вопрос до сих пор нет точного ответа. По крайней мере, в Рыкове он не видел человека, с которым можно вести такие переговоры в суматохе 1917 года. И общался Алексей Иванович главным образом с однопартийцами. С ними делился своими сомнениями — вплоть до обсуждений «сдавшего» Ленина.

Прямо с московских демонстраций Алексей Иванович направился в Петроград — на общероссийскую конференцию. Он снова не успел ни дня провести в семье. Апрельская Всероссийская конференция РСДРП(б) должна была определить от а до я тактику партии в новых — необыкновенных, революционных — условиях.