Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

Рыков не видел Ленина почти шесть лет, не общался с ним, если не считать переписку. Они поотвыкли друг от друга. Казалось, в эти дни Ленин не слишком рассчитывал на «товарища Власова». Впрочем, даже в такой «вождистской» партии, как большевистская, долгое отсутствие руководителя не может не сказаться на управляемости. И вот признанный лидер движения вернулся в Россию чуть ли не по приглашению Временного правительства, которое пыталось наладить отношения со всеми эмигрантами-революционерами, — и тут же заговорил резко, без снисхождения к буржуазной революции, которая той весной почти всех восхищала… Его не могли полностью поддержать даже самые близкие соратники, включая Рыкова, а быть может, и начиная с него.

В то время целеустремленность Ульянова одобряли далеко не все. Даже твердый большевик Вячеслав Молотов вспоминал: «Я никогда не был против Ленина, но ни я, никто из тех, кто был всегда с Лениным, сразу толком его не поняли. Все большевики говорили о демократической революции, а тут — социалистическая!»

Это казалось неслыханным авантюризмом. Но именно на риске был замешан воздух 1917 года. Ленин понимал это яснее других. И действовать по-старому той весной означало списать себя в архив.

А что же Рыков? Его позиция Ленина огорчила. Алексей Иванович в те дни не считал результаты Февраля враждебными. На его взгляд, можно было сосуществовать даже с Временным правительством. Будучи большевиком, он все еще не отрицал Февральскую революцию, отмечая ее исторические достижения. Боролись с царизмом — и вот его нет. Партия стала легальной, как и весь социалистический фронт. Рыков надеялся, что революция поможет воплотить его давнюю, еще юношескую мечту — сплотить всех думающих и дельных социалистов ради общего дела. С этой воображаемой силой он связывал свое будущее. Не стало аристократии, старых заскорузлых и влиятельных министерств, политического сыска, церковного диктата, пошатнулась власть буржуазии — значит, следует действовать сообща, а не разжигать вражду между «почти единомышленниками». Нечто похожее высказывал Плеханов, но ему Рыков не верил: слишком уж самовлюбленным господином стал первый русский марксист.

Самый первый совершенно легальный большой форум в истории мятежной партии! Не нужно было ни от кого скрываться, маскироваться, рисковать, неожиданно менять места дислокации, запутывая полицию. Их было сравнительно немного. 24 апреля собрались полторы сотни революционеров — 133 (разумеется, включая Рыкова) с решающим и 18 с совещательным голосом. В партии в то время состояли около 80 тысяч «штыков», это население крупного, по тогдашним меркам, города. Для крестьянской страны — очень и очень немало, если считать, что все эти 80 тысяч — настоящие большевики. Главная задача партийных руководителей — активизировать участников «своих» организаций. Насколько проще стало этим заниматься после Февраля — без полицейской слежки, без шпиков.

И — шесть дней самые уважаемые представители этой партийной армии совещались, спорили, сверяли часы. Главное — за каждым делегатом действительно должны были стоять «группы товарищей». Иначе такие встречи просто бессмысленны. Только укрепление партийных позиций интересовало Ленина и других «старых большевиков», включая Рыкова, которого далеко не все устраивало в работе тех большевистских ячеек, которые он знал. Но Старик сразу взял быка за рога — и в который раз сумел удивить Рыкова со товарищи. Он заговорил даже не об укреплении партийных рядов, а о чем-то более стратегическом и, как казалось, менее актуальном — о новой революции, в которой большевики должны сыграть главную роль.

Открывая конференцию, Ленин высказал мысль, которую трудно было принять почти всем его соратникам: «В ХIХ веке, наблюдая пролетарское движение разных стран и рассматривая возможные перспективы социальной революции, Маркс и Энгельс говорили неоднократно, что роли этих стран будут распределены в общем пропорционально, сообразно национально-историческим особенностям каждой из них. Эту свою мысль они выражали, если ее кратко сформулировать, так: французский рабочий начнет, немецкий доделает. На долю российского пролетариата выпала великая честь начать»[48].