Три жизни: Кибальчич

Лорис-Меликов возник в кабинете, смуглый, с рыжеватой бородой и внимательным, жгучим взглядом темных глаз. Царь сделал движение навстречу графу.

— Рад! Рад, Михаил Тариелович. И прости, что так поздно…

— Но государь! — запротестовал Лорис-Меликов. Александр Второй не дал говорить, повел гостя к камину, приобнял за плечи, ощущая офицерскую моложавую стать пятидесятипятилетнего графа. Они расположились в мягких низких креслах.

Тяжелые шторы на окнах были плотно задернуты, в камине мирно потрескивали березовые поленья, постепенно покрываясь алой пленкой золы.

— Извини, Михаил Тариелович, — нарушил молчание царь, — но я опять об этом… Неслыханно!.. У меня во дворце! Они устроили за мной настоящую охоту! Я стал посмешищем всех дворов Европы! — Поймав в глазах Лорис-Меликова еле уловимое осуждение, он подавил вспышку гнева, и только частое подрагивание ноздрей выдавало состояние самодержца. — После новых арестов шеф жандармов твердит: с крамолой покончено.

— Дрентель действительно делает все, что в его силах, — сказал граф, стараясь своему голосу придать полную бесстрастность.

— И сейчас? — Александр Второй иронически усмехнулся.

— Да, ваше величество, и сейчас. Поднято на ноги все Третье отделение, вся агентура. С пятого февраля проверяется каждый поезд…

— Чего они добиваются, эти люди? — перебил царь. — Мстят?

— Все мы допускаем одну ошибку. — Лорис-Меликов смотрел прямо в лицо царя и видел в нем одно: страх. — Не следует упрощать нигилистов. Мстят? Да. Но это не главная их цель. Я читаю всю подпольную литературу «Народной воли».

— Интересно? — Сарказм прозвучал в голосе царя.

— Познавательно. Наводит на размышления. Конечно, если смотреть на этих людей глазами Третьего отделения, — шайка разбойников, кровавые убийцы…

— Кто же они, по-вашему? — нетерпеливо перебил царь.

— Только не шайка разбойников. — Граф старался говорить бесстрастно: он знал склонность государя искать в интонациях собеседника скрытый смысл. — Мы недооцениваем народовольцев. А террористические акты, как они утверждают, вынужденная мера, ответ на белый террор и нежелание правительства идти на изменения политического строя в пользу народа.

— Да ты, граф, якобинец! — воскликнул Александр Второй, впрочем, как будто шутливо. — Мой ближайший приближенный — якобинец!

— И у «Народной воли», — продолжал Лорис-Меликов теперь с еле уловимым напором, — есть конкретная программа, идеалы…

— И они за них умирают, — с желчью перебил царь.

— Да, ваше величество. И умирают, надо отдать им должное, с достоинством. А самое печальное то, что им многие сочувствуют: студенты, рабочие люди, немалое число наших краснобаев-либералов. Найдутся сочувствующие и среди офицеров.

— Возмутительно! — Александр Второй ударил кулаком по подлокотнику кресла. — Не скрою, граф, иногда я думаю: прав Константин Петрович — крамолу надо вырывать с корнем, быстро, решительно, пока она еще не пустила корни по всей империи.

«Вот! — сказал себе граф Лорис-Меликов. — Пора!»

— Нет, ваше величество, — его голос звучал твердо. — Победоносцев не прав: он смотрит назад, а надо смотреть вперед.

— Так что же?.. Что же нам делать?

Граф Лорис-Меликов считал себя патриотом России и с позиций класса, который представлял, был таковым. С самого начала царствования Александра Второго он был убежденным сторонником проводимых реформ и, возможно, одним из первых государственных деятелей, увидевших половинчатость начатых преобразований. Аналитический острый ум Лорис-Меликова позволил ему разглядеть главную черту Александра Второго: его опасение за неограниченную самодержавную власть, его страх перед пробужденными силами народа. Возможно, что царь и не предполагал, не предвидел возникновения этих новых сил в русской жизни. Реформы остановились на полпути. Им противилось высшее дворянство, духовенство, старый, закоснелый бюрократический аппарат в обеих столицах и в провинции. Реформы были чужды и страшны консервативному мышлению придворной элиты. Столпом и олицетворением этой реакционной знати был обер-прокурор Священного синода Победоносцев. Но явились при дворе и новые люди, понимающие, что в абсолютной неограниченной власти таится гибель России.