Три жизни: Кибальчич

Андрей Желябов спокойно, непроницаемо смотрел на переполненного страхом пожилого болтуна. «Вот самый распространенный тип так называемого просвещенного общества, — думал он. — Что от них ждать? Нет, здесь, в Питере, наша опора — студенты и рабочие».

У Николаевского вокзала он затерялся в толпе, на Первой Рогоженской нырнул в знакомый проходной двор, пересек несколько переулков, опять, скользнув под низкую арку, оказался в длинном проходном дворе. Шагая через желтые разводы замерзших помоев, вышел на Подольскую улицу.

Желябов медленно шел мимо одноэтажных каменных особняков, мимо арочных ворот, уводящих в глухие дворы. «Эти дворы как мышеловки, — подумал он. — Забежал — назад ходу нет».

Где-то — так неожиданно — пропел петух. Залаяла собака.

«Закрыть глаза — и я дома, — подумал он. — Не хватает только мычания коров и запаха кизячного дыма».

Дом номер одиннадцать.

Оглянулся почти машинально — улица была совершенно безлюдна. Он увидел сетку дымков над крышами и вдруг почувствовал, что замерз, голоден, устал.

Он поднялся по высоким ступеням крыльца, три раза дернул деревянную ручку звонка, как было условлено: два раза быстро, а третий после паузы.

Тотчас в глубине дома хлопнула дверь, послышались быстрые, легкие шаги.

И пока длились эти шаги, Андрей Желябов успел подумать…

Сегодня двадцать шестое февраля, двадцать дней прошло с тех пор, как прогремел взрыв в Зимнем, и за все это время он не виделся с Николаем Кибальчичем.

Здесь, на Подольском, без него Николай превратился в «господина Агатескулова», а Иваницкая в его «супругу», при чете — «бедная родственница», Лариса Терентьева, Лилочка (это ее шаги приближаются к двери). Сейчас тут срочно оборудована «летучая типография» «Народной воли», и Николай Кибальчич заведует ею, хотя наверняка, как всегда, занят своим основным делом.

Уже больше месяца Андрей Желябов был поглощен одним: найти причину разгрома тайной типографии партии в Саперном переулке. Это случилось в ночь с семнадцатого на восемнадцатое января: большой отряд полиции и солдат нагрянул внезапно. Пять подпольщиков, хозяева квартиры, «супруги» Бух и Иванова, наборщики Цуцерман, Грязева и Либкин, оказали вооруженное сопротивление, во время перестрелки удалось уничтожить основные секретные бумаги, и только после этого народовольцы сдались — силы были слишком неравные. В руки полиции попали рукописи, набор третьего номера журнала «Народная воля», печатный станок, более двадцати пудов шрифта.

Как это могло произойти? Случайность? Кто-то из подпольщиков, потеряв осторожность, привел в Саперный хвост? Или предательство? Тщательное расследование причин провала типографии, которым занимался Желябов, ничего не дало. Поэтому он и настоял на скорейшем взрыве в Зимнем: боялся раскрытия Халтурина. Тогда же в целях предосторожности пришлось менять адреса и паспорта тех, кто находился на нелегальном положении. Николай Кибальчич превратился в «господина Агатескулова».

— Кто там? — спросил звонкий, совсем детский голосок.

— Господин Агатескулов дома? — откликнулся Желябов.

Щелкнул засов, в дверях показалась Лилочка.

— Хозяин дома, — затараторила Лилочка, — у себя в кабинете работают, а хозяйки нету, поехали в Гостиный двор за покупками. — Лукаво сверкнули глаза на детском лице. — Проходите, пожалуйста. Господин Агатескулов принимают.

«Для нее это игра», — с уже знакомой тоской подумал Желябов, но тут же все мысли сосредоточились на «господине Агатескулове», на предстоящем разговоре с ним.

И пока он шел за Лилочкой по темной холодной лестнице, потом через большую комнату, уже натопленную, с длинным столом на середине, с висячей лампой под зеленым абажуром над столом, и успел заметить, что шторы на окнах плотно задернуты, мгновенно вспомнилось знакомство с Кибальчичем, короткое знакомство, скоро перешедшее в дружбу.

…Их познакомил Александр Квятковский весной прошлого года на студенческой сходке. Андрей уже знал о Кибальчиче от Дейча и других киевских товарищей. Слушая Дейча в Одессе, в подвальном погребке на Дерибасовской, где подавали кислое удельное вино, Желябов представлял себе фанатика науки, решившего отдать свои знания революции.

Такого человека и ожидал встретить Андрей на вечернике у Квятковского, который в ту пору возглавлял дезорганизаторскую группу «З-емли и воли».

Встреча не была разочарованием, скорее полной неожиданностью. В многокомнатной квартире, где было полно нараду, где шумели, пили и ели, курили, произносили длинные шумные речи, где курсистка с розовыми пятнами на щеках, поднятая на стол сильными руками, читала трибунным голосом с истерическими нотками некрасовское «Выдь на Волгу, чей стон раздается?» — в этой несерьезной лихорадочной обстановке всеобщего подъема и веселья Николай Кибальчич выглядел инородным телом. Он одиноко стоял у книжного шкафа, погруженный в чтение толстого тома, и казалось, все окружающее не существовало для него.

Александр Квятковский подвел Андрея, тихо представил.

Кибальчич прервал чтение, поднял голову, и Желябов встретил спокойный, изучающий взгляд. Во взгляде была твердость.