Три жизни: Кибальчич

— Государь! Все эти дела остановлены в канцеляриях и всякого рода комиссиях. Здесь, в столице, наши чиновники плохо знают, что происходит на местах. Между тем, по моему глубокому убеждению, полезно и необходимо в видах успокоения правильными занятиями возбужденных умов, жаждущих деятельности… А таких, ваше величество, много выросло в России как плодотворный результат ваших реформ… — Лорис-Меликов остановился, чтобы перевести дух. Александр Второй внимательно смотрел на графа. Михаил Тариелович с трудом подавил желание выкрикнуть: «И эту плодотворную жажду деятельности, прежде всего молодого поколения, мы подавляем, не даем ей никакой инициативы, топчем ногами, и в результате — недовольство, оппозиция, протест. И как крайнее проявление этого протеста — „Народная воля“, террористические акты, покушения!» — Так вот, государь, я считаю, что для решения вопросов, которые затрагивают интересы в губерниях, во глубине империи, необходимо привлекать, разумеется, с вашего соизволения, достойных граждан с мест — сведущих и благонадежных служащих, лиц, известных своими специальными трудами в науке либо опытностью в той или иной отрасли государственного управления или народной жизни…

— То есть, граф, — перебил царь, — народное представительство?

— Да, государь. Тут надо все тщательно продумать.

Возможно, таких представителей следует объединить в несколько комиссий…

— Другими словами, граф, — перебил царь, — ты мне предлагаешь не что иное, как собрание нотаблей Людовика Шестнадцатого, так?

«Боится государь гильотины, — подумал Лорис-Меликов. — Только в России она заменена динамитом». И сказал:

— Ваше величество, если вы на это благоволите дать монаршее согласие, только под строжайшим контролем…

— Что же, Михаил Тариелович, — в который раз перебил царь, все так же пристально глядя на графа, — если вы… — На «вы» он сделал ударение. «Не только я, но и все, кто со мной», — понял Лорис-Меликов, — …если вы считаете это полезным для страны, я не буду противиться. Но это в будущем. — Император что-то увидел в лице графа и быстро добавил: — В самом ближайшем будущем. А сейчас…

Александр Второй легко для своего шестидесятидвухлетнего возраста поднялся из кресла, в волнении прошелся по кабинету, замер у окна, отогнул тяжелую портьеру. Там, за окном, была непроглядная черная ночь. Стекол невесомо касались легкие снежинки. Царь повернулся к Лорис-Меликову:

— Я объявляю тебе, граф, свою высочайшую волю. — Голос самодержца звучал торжественно. — И цесаревич Александр одобрил. Будет создана Верховная распорядительная комиссия по охране государственного порядка и общественного спокойствия, которая получит чрезвычайные полномочия. Ей будут подчинены вся полиция и жандармский корпус. И возглавишь эту комиссию ты, граф. Сегодня ты первым узнаешь об этом, завтра узнают все. Я вручаю тебе Россию, Михаил Тариелович!

Граф Лорис-Меликов выслушал царя. Поклонился и, собрав все силы, чтобы не выдать торжества («Победоносцев повержен!»), сказал:

— Это тяжелая ноша, ваше величество. Но, как истинный патриот и верноподданный, я в этот трудный для любимого отечества час принимаю ее с благодарностью и твердостью духа.

II

Андрей Желябов неторопливо шел по людному Невскому. Иногда он останавливался, словно что-то вспомнив. Оглядывался назад через поднятый воротник пальто и видел идущих сзади, обгонявших его. Нет, никто не спотыкался внезапно, не замирал у витрины, не лез в карман за папиросами. Хвоста не было.

«И не должно быть», — подумал он, рассматривая встречных. Барышня в енотовой шубке — легкий румянец, локон на виске из-под заячьей шапки, серые глаза. «Чем-то неуловимо похожа на Соню, — подумал он. — Молодостью, вот чем». Задел плечом огромный детина в армяке — круглое, сытое, бездумное лицо. Ночной сторож. Мясник. Дворник.

«Все дворники — тайные агенты Третьего отделения, — подумал он. — Или почти все».

Навстречу шли два офицера. Синие шинели, затянутые в рюмочку. Он покосился на погоны. Лейб-гвардии Финляндский полк.

«Могли быть и они», — подумал Желябов, подумал спокойно и жестко. И пришли другие мысли, тревожные, под их напором он, неощутимо для себя, ускорил шаг.

Предстоит разговор с Николаем Кибальчичем. Трудный разговор. Он знает заранее: для него трудный.

На углу Литейного Желябов опять остановился. Быстрый взгляд назад. Ничего подозрительного. Но какое-то томительное ожидание. Чувство тревоги. Да, этот предстоящий разговор.

По Литейному со стороны Невы туго бил холодный резкий ветер, с карнизов крыш сдувало колючий снег. Зима стояла суровая.

Задребезжала конка. От разгоряченных лошадей пахнуло потом и теплом. Он прыгнул на ходу. Народу в вагоне было мало. Господин в шубе из соболей, нервно подрагивая правым набрякшим веком, говорил старухе, закутанной в толстый салоп:

— Нет, каково? Если революционнсты сегодня взрывают Зимний… Они и весь Петербург… Доподлинно известно, знакомый журналист из «Биржевых ведомостей» поведал, они-то, эти писаки, все знают. — Господин перешел на шепот: — Под малой церковью Зимнего дворца раскопали несколько пудов динамита…