Три жизни одного человека

- Ничего себе! – возмутился я. – Дочь поступила в такой престижный вуз...

- Она рассчитывала, что я пойду работать, буду приносить деньги, а я не оправдала ее надежд. Теперь она каркает, что скоро меня оттуда выгонят, и тогда жизнь наладится.

Я присвистнул:

- Да, невеселенький расклад получается... Слушай, хочешь, я поговорю с твоей мамой?

- Что ты, что ты... – испугалась Ника. – С ней говорить бесполезно. Она считает, что я ей кругом должна. И за то, что родила меня, и за то, что вырастила. Так что мне с ней за всю жизнь не расплатиться... Ее можно понять. Ты себе даже не представляешь, как мы живем...

Я открыл уже рот, чтобы ляпнуть что-то вроде «Перебирайся ко мне» или «Ты только разреши мне, и я буду тебе помогать», но тут за спиной раздались шаги, и мы, обернувшись, увидели Наташу.

- Ничего, если я нарушу ваш милый тет-а-тет? – она подсела к костру и подложила пару полешек. – О чем это вы тут шепчетесь с такими трагическими лицами, когда жизнь так прекрасна? А я сегодня утром ощутила наконец полную свободу.

- Так ведь скоро опять учиться, - напомнил ей я.

- Тю... Во-первых, впереди еще целый месяц, а, во-вторых, новые люди, новые лица. Хотя, ты прав. Надо этот август потратить с умом. Ты гений, что вытащил нас. А знаете что? Если погода будет теплой, давайте хоть разок съездим искупаться?

Пришлось срочно брать отпуск, и мы три раза ездили купаться, пару раз за грибами, два раза я доставал билеты на какие-то новомодные спектакли и был так счастлив, что почти не замечал постоянного присутствия Наташи. Мне казалось, что наши отношения потихоньку движутся вперед. Ника стала раскрепощеннее, доверчивей. Иногда я ловил на себе ее удивленный взгляд, и волна нежности и благодарности заливала мое сердце.

Напоследок мы еще раз устроили замечательные шашлыки на даче. Я все хотел улучить момент и поговорить с Никой насчет того, чтобы продолжать встречаться, но уже только вдвоем, и мне казалось, что она ждет этого разговора, но он не получился. Домой компания возвращалась молчаливой, отчужденной и опустошенной, как это бывает, когда кончаются затянувшиеся шальные праздники, и завтра на работу.

 Потом девочки разошлись по своим вузам, погрузились в новые заботы и впечатления, а я затосковал. Выждав несколько дней, я набрался мужества и позвонил Нике пригласить ее в кино. Но она отказалась: не с кем было оставить брата. Тон у нее был сухой, холодный, и она торопилась закончить разговор.

В сентябре мы виделись у Сереги каждую преферансную пятницу. За чаем, когда мы, мужчины, делали перерыв в игре,  я оказывал ей знаки внимания, она принимала мои ухаживания, и уже никто не претендовал на место рядом со мной, ибо все знали, что его займет Ника. Она была молчалива, загадочна, говорила мало и в основном только улыбалась, даже если шутки мои были злыми и касались лично ее.

Каждый раз, собираясь к Сереге, я  твердо намеревался сдвинуть отношения с мертвой точки, но почему-то сделать это никак не удавалось. В первый раз проводить Нику не получилось, потому что она осталась с ночевкой. Второй раз она ушла сразу же после чая, а я не мог бросить пульку не расписанной. Это было бы неудобно перед друзьями.  В третий раз у Наташки была куча подруг, и они ушли все вместе. А в четвертый Ника, поговорив с кем-то по телефону на кухне, сослалась на головную боль и ушла тихо, по-английски, не попрощавшись. Я думал, что впереди еще будет возможность каким-то образом исправить ситуацию, но так уж сложилось, что до середины ноября я замотался по работе и у Сереги бывать не смог. А где-то в конце ноября Серега позвонил мне сам:

- Макс, надо поговорить. Давай встретимся где-нибудь на нейтральной территории.

- Надо, значит, надо. Назначай: где, когда.

- А давай «У брата»? Вроде и тебе недалеко, и мне удобно.

- Давай «У брата», только там особо не поговоришь. Может, в ресторане посидим?

- Можно и в ресторане. Слушай, давай в «Гавану» махнем! У меня там блат.

- Заметано. Завтра, в восемь пойдет?

- Пойдет.

 Я часто думаю о том, что до тех пор, пока люди не научатся  читать мысли, на нашей планете в глобальном масштабе никогда не будет ничего хорошего. Не это ли шестое чувство, в наказание за яблоко, отобрал у нас Господь, дав взамен страх грядущей смерти? Родится ли когда-нибудь человек, умеющий читать мысли? А, может быть, есть уже такой... Каково ему? Так же погано, как  мне было тогда, когда я шел на встречу с Серегой? Ибо остался рудимент, огрызок, обрубок этого шестого чувства – интуиция, - мучительный в своем несовершенстве и мучающий дурными вспышками прозрения.

Я шел по прихваченному морозцем асфальту и тосковал от сознания неминуемости предательства и оттого, что пока еще не научился прощать, и оттого, что теряю друга. На какую-то секунду мелькнула мысль повернуть обратно, не встречаться с ним, а потом позвонить и соврать, что заболел, сломал ногу, улетаю в срочную командировку, но тут же понял, что все это ничего не изменит: оно, предательство, уже существует, уже материализовалось, пусть даже пока еще в виде плана в голове у Сереги.