Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

В. Б.: Да, это существенно. И на это обращали внимание и другие мыслители того времени. Тот же Вольтер, в частности. Он подвел определенный итог многочисленным дискуссиям о вкусе в середине XVIII в., находясь еще под обаянием классицистской эстетики, в статье «Вкус» (1757), которая была написана им для его «Энциклопедии». «Вкус, — писал он, — то есть чутье, дар различать свойства пищи, породил во всех известных нам языках метафору, где словом „вкус“ обозначается чувствительность к прекрасному и уродливому в искусствах: художественный вкус столь же скор на разбор, предваряющий размышление, как язык и нёбо, столь же чувствен и падок на хорошее, столь же нетерпим к дурному…» Вкус мгновенно определяет красоту, «видит и понимает» ее и наслаждается ею. По аналогии с пищевым вкусом Вольтер различает собственно «художественный вкус», «дурной вкус» и «извращенный вкус». Высокий, или нормальный, художественный вкус (или просто вкус) отчасти является врожденным для людей нации, обладающей вкусом, отчасти же воспитывается в течение продолжительного времени на красоте природы и прекрасных, истинных произведениях искусства (музыки, живописи, словесности, театра). Для Вольтера таковыми были произведения мастеров классицизма.

Н. М.: Мне кажется, что именно классицизм дал толчок для развития теории вкуса. Ведь теоретики классицизма уделяли повышенное внимание законам и нормам организации произведений искусства на основе высокого художественного вкуса. Они, кажется, не употребляли самого термина «вкус», но приложили немало усилий для разработки нормативных законов красоты, отвечавших, по их представлениям, этому вкусу. У Вольтера же важно подчеркнуть, что он вводит в эстетику понятие «художественный вкус».

В. Б.: Но не только его. Он знает и «дурной вкус», который «находит приятность лишь в изощренных украшениях и нечувствителен к прекрасной природе.<…>Извращенный вкус в искусстве сказывается в любви к сюжетам, возмущающим просвещенный ум, в предпочтении бурлескного — благородному, претенциозного и жеманного — красоте простой и естественной; это болезнь духа».

Н. М.: Не находите ли Вы, что эти его мысли крайне актуальны и сегодня? Может быть, еще более актуальны, чем во времена Вольтера. Зайдите во многие московские (да и не только) театры или на современные художественные выставки, и Вы увидите торжество этого самого «извращенного», согласно Вольтеру, вкуса. Безвкусица царит сегодня нередко даже на крупнейших театральных площадках вроде Большого театра.

В. Б.: Я, кстати, думаю, что это одна из причин, почему сегодня и уже достаточно давно эстетики и теоретики искусства забыли о категории вкуса или считают ее устаревшей. Они просто не обладают высоким художественным вкусом, как и многие представители современного арт-производства, поэтому и не говорят о нем. Просто не знают, что это такое, но кричат, что о вкусах не спорят. Между тем Вольтер относил эту обиходную «истину» только к пище и к явлениям моды, которую порождает прихоть, а не вкус. В изящных же, т. е. в высоких, искусствах «есть истинные красоты», которые различает хороший вкус и не различает дурной. Вольтер убежден в объективности законов красоты и, соответственно, в более или менее объективной оценке ее высоким («хорошим») вкусом. «Наилучший вкус в любом роде искусства проявляется в возможно более верном подражании природе, исполненном силы и грации. Но разве грация обязательна? Да, поскольку она заключается в придании жизни и приятности изображаемым предметам».

Н. М.: Понятно, что Вольтер ориентировался в своих суждениях на античное и в еще большей мере на классицистское искусство, но он хорошо уловил в этом и глубинный смысл художественного вкуса, в частности, и его элитарность.

В. Б.: Я бы даже сказал не только элитарность, но прежде всего метафизическую сущность искусства, которая выражается в художественности, о чем мы еще будем говорить, и которая достаточно однозначно определяется, понимается, ощущается (здесь трудно подобрать адекватный термин) «художественным вкусом». И с этим вкусом никто из понимающих спорить не будет. О нем не спорят, потому что он дает однозначное истинное суждение.