Трясина. Год Тысячный ч.1-2 (СИ)

В свои двадцать с небольшим я уже знала, что останусь старой девой. А это значит, буду влачить жалкое существование, перебиваясь подёнными работами, за которые платят гроши, а закончу я свои дни, скорее всего, в богадельне. Такая вот плата за свободу. Одиноким незамужним женщинам Империя не оставляла никаких шансов. Яну в этом смысле повезло. Он родился мужчиной. Для женщин же вариантов было совсем немного. Удачно выйти замуж. Или уйти в монастырь. Или...быть Августой, чёрт возьми. Или пойти трудиться куртизанкой в весёлый дом. Лупанарий, как говорят ромейцы. Это словечко я впервые услышала от брата. Закон Праведников порицал блуд и прелюбодеяние, но тем не менее, лупанарии имелись во всех крупных городах. Куртизанками становились женщины, слишком упрямые для замужества и слишком порочные, чтобы идти в монашенки. Жизнь у них и вправду была весёлая. Но недолгая. Многих губило пристрастие к крепкому вину и юкла-травке, приносящей забвение. Другие умирали от кровотечений, так как им слишком часто приходилось вытравливать нежеланный плод из чрева. Третьих поражали дурные болезни. Я видела таких заболевших - на папертях храмов и на рыночных площадях. С ног до головы закутанные в тряпьё, скрывающее лицо и тело - видны только их руки, которые тянутся к прохожим с мольбой о милостыне. Руки обмотаны бинтами, пропитанными гноем, а пальцы лишены ногтей.

Упрямства мне было не занимать, это верно, но и в куртизанки я не годилась. Я, конечно, знала, откуда берутся дети, и работая в харчевне, видала всякое. Меня саму не раз пытались зажать в уголке пьяноватые мужланы. С ними я не церемонилась. Сразу била кулаком в лицо, а рука у меня всегда была тяжёлая. За это девчонки-подавальщицы из харчевни звали меня дурой. Лита, ты не понимаешь, чего себя лишаешь. Это бы хоть как-то разнообразило твою жизнь... Что ж, жизнь у меня и впрямь была однообразная. С работы я возвращалась поздно, и придя домой, сразу валилась на тахту. На стене бубнил Народный Вещатель - небольшой жестяной ящик с коротким проводом, вмурованным в штукатурку. Такие ящики имелись в каждом жилом помещении, и отключить их было невозможно. По Вещателю передавали много чуши, но иногда там звучала музыка лютни или зачитывались отрывки из поэм. Я засыпала под Вещатель, а утром меня будили звуки гимна, и начинался новый день, который ничем не отличался от предыдущего. Наверное, я проживу так ещё лет двадцать, а потом тихо подохну, и никто обо мне не вспомнит. Я уже почти смирилась с этим. Так надо. Плата за свободу.

Я и сама не заметила, как в моей жизни появился Сташек. Стах Волчек. Школяр. Он учился в вильском Университете Словесности - единственном на всю провинцию. Говорят, при старых Вендах в одном только Лиэндале университетов была добрая дюжина. Теперь остался лишь один... Сташек каждый день приходил в нашу харчевню - готовиться к занятиям. Обычно он заказывал чашку чая с пряностями, и расположившись за столиком у окна, углублялся в свои учебники. Толстяк Каначик, хозяин харчевни, Сташека терпеть не мог. Школяр, сам того не зная, доводил его до белого каленья.

- Вишь ты, возьмёт один чай и цедит целый день, - бурчал Каначик, уперев руки в боки, как баба. - И не выгонишь его!

В самом деле, выгнать Сташека он при всём желании не мог. Школяр честно делал свой заказ, общественного порядка не нарушал, а читать книжки в харчевне законом не запрещалось. Однажды у корчмаря окончательно сдали нервы. Я протирала пол у стойки, когда Каначик потянул меня за рукав и просипел вполголоса:

- Лита, подойди ты к нему. Пива предложи, или что...

- Господин Каначик, я здесь уборщица, а не подавальщица, - возразила я.

- Ай, к нему уже обе подавальщицы подходили, да всё без толку. Коровы старые, - корчмарь махнул рукой. Этим "старухам" было двадцать пять и двадцать восемь лет. - Может, у тебя получится? А что, ты молодая. Я тебе премиальные выпишу, если он что-нибудь закажет. Обещаю!

От лишних денег я никогда не отказывалась, поэтому, вздохнув, я бросила тряпку в ведро, вытерла руки о юбку и подошла к столику, за которым сидел Сташек. Предложила ему пива. Он вежливо отказался, добавив, что не пьёт.

- Как, совсем? - поинтересовалась я.

- Вы пропойцев видели? - спросил Сташек, взглянув на меня сквозь стёклышки очков. - К несчастью, это у семгальцев в крови. Нашему человеку нужно совсем немного, чтобы превратиться в горького пьяницу. Поэтому лучше вообще не прикасаться к этому зелью. Сам не пью, и вам не советую.

Меня потрясло, что он говорил на чистейшем семгальском языке. Я говорила на ромейском. И Ян тоже. И все вокруг. Семгальский язык не был под запретом, но говорили все на ромейском. Как-то так получалось.

- Может, тогда возьмёте кофе с кардамоном? - спросила я, тоже перейдя на семгальский. - И сырные пирожные. Они сегодня удались. Наш повар очень старался..

- Пожалуй, лучше горячий яблочный пирог с замороженными сливками, - сказал он, подумав. - И...простите, как ваше имя?

- Лита.