Трясина. Год Тысячный ч.1-2 (СИ)

Он нажал на кованую медную ручку, и дверь бесшумно открылась. Мы очутились в помещении, которое видом и размерами напоминало скорее гимнастический зал, чем рабочий кабинет. Пол был устлан красным ковром с жёстким ворсом. Голые стены - ни картин, ни гобеленов. Под высоким потолком гудели плафоны, спрятанные между бетонными балками. Мебели почти не было. У огромного, во всю стену, окна с затемнённым стеклом располагался громоздкий письменный стол, на котором стояли чернильный прибор из зелёного мрамора, хронометр с цилиндрическим циферблатом и обсидиановыми аппарат. Рядом несколько стульев с бархатными сиденьями. Всё.

Наместник Мика Венд, облачённый в неизменный полевой мундир, стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на площадь. Отсюда, с высоты нескольких этажей, Триумфальная была как на ладони. Внизу всё ещё бесновалась толпа, но криков и воплей было почти не слышно.

- Валога, вы опоздали на четыре минуты, - произнёс Мика Венд, даже не взглянув на нас. Взгляд его был прикован к площади.

- Виноват, Ваше Превосходительство. Толпа. Подступы к площади перекрыты, - проговорил Соглядатай.

Наместник покачал головой.

- Это не толпа. Это народ. Народ собрался тут, дабы изъявить свою волю. А воля народа - воля Господа, как сказано в Реченьях Праведников. Я прав, Валога?

- Так точно, Ваше Превосходительство, - отчеканил Соглядатай.

- Наместника иногда упрекают в чрезмерной суровости, - продолжал Мика Венд. Голос его звучал ровно. - Дескать, в Северной Провинции власти говорят с народом на языке насилия. Никакой свободы слова. Но взгляните на это. Перед вами площадь, на площади множество людей, и никто не чинит им препятствий. Что это, если не свобода слова? И возможно ли подобное в Дуумвирате, который кичится своими вольностями? О, нет. В Дуумвирате этих людей давно бы разогнали газовыми ружьями. Вот и вся их хвалёная вольность. Или я ошибаюсь?

Он резко отвернулся от окна и уставился просто на меня. Его лицо с оспинками казалось бесстрастным, и лишь в уголках губ таилась странноватая усмешка.

- Ваше Превосходительство... Господин Наместник... - проговорила я.

В ожидании аудиенции я подготовила целую речь-обращение к Наместнику и неоднократно прокручивала её в памяти. Но сейчас все слова попросту вылетели у меня из головы, и я едва могла собраться с мыслями.

- Ян Семишка... мой брат...совершил преступление. И он заслуживает самого сурового наказания. Но, господин Наместник... - я запнулась.

- Ну? Продолжай, - сказал Мика Венд.

Он улыбался уголками губ и глядел на меня - с презреньем? С жалостью? Нет. Я бы назвала это любопытством. Он рассматривал меня, как потешную заморскую зверушку. Я была родной сестрой человека, совершившего покушение на его жизнь. Это пробуждало в нём определённый интерес. Наверное, по этой причине он и дал разрешение на аудиенцию. Захотел на меня посмотреть.

- Я взываю к вашему милосердию, господин Наместник, - говорила я отрывисто. - Простите его. Смилуйтесь. Пожалуйста. Пощадите. То, что произошло, это...какое-то безумие. Мой брат всегда относился к вам с почтением. Вы были для него примером во всём. А этот поступок... что-то заставило его. Или кто-то. Он совершил это не по своей воле...

- Это твои предположения, или он делился с тобой своими планами? - перебил меня Наместник.

- Он говорил, что восхищается вами. И я уверена, что это было сказано искренне.

Наместник кивнул.

- Согласен. Искренность. Это у него есть. И ещё наивность. Невообразимая наивность, свойственная разве что юродивым. Впрочем, ничего удивительного. Такие блаженные идиоты часто становятся орудием в руках других.

С этими словами Наместник перевёл взгляд на Алеха Валогу, который стоял у двери, вытянувшись в струнку.

- Я знаю этого Семишку, - сказал Наместник, пристально глядя на Валогу и будто сверля его взглядом. - Рядовой триста двадцатой нумерии. Всегда был на хорошем счету. Я сам его допрашивал. С глазу на глаз. Он никак не связан с повстанцами. Его поступок был продиктован личными мотивами. Глупо. Как же глупо.

'И что это означает, Мика? - хотела я спросить и промолчала. - Это как-то смягчает его вину или наоборот, усугубляет?'

- Конечно, некоторым очень хотелось бы раздуть из этого скандал. Приплести сюда политику, - говорил Мика Венд. - Дескать, Наместник уже ничего не контролирует, ничем не управляет. Валога, напомни, что сказала Августа, узнав об этом инциденте?

- Самодержица восприняла это очень болезненно, Ваше Превосходительство, - произнёс Валога, уставившись на цилиндрический хронометр. Встречаться взглядом с Наместником он явно избегал.

- Что сказала Августа? Напомни, - надтреснутым голосом повторил Наместник.

- Августа сказала: 'Увы, увы, мой белокурый варвар уже не тот'. Ваше Превосходительство, - сказал Валога без всякого выражения.

Наместник сморгнул, на его скулах вздулись желваки - мне почудилось даже, что он скрипнул зубами. Сейчас он выхватит парабеллум и уложит Валогу на месте, подумала я. И меня заодно. Надо же, такое оскорбление. Но Мика совладал с собой.