Тридцать седьмое полнолуние

– Эва чего вспомнил! – перебила женщина. – Мы сами тута десяток годов, и никаких офицеров не было.

Она зевнула, небрежно прикрывшись ладонью.

– А кто-нибудь из соседей может знать?

– Дак им и звони.

– Простите. – Ник отступил.

Женщина потянула на себя дверь, но вдруг спохватилась:

– Постой, парень! Ты у бабы Улы спроси, она как раз под нами. Эта карга за всеми следит. Только у нее с головой немного «ку-ку».

– Спасибо.

На втором этаже пришлось ждать долго. За хлипкой дверью из фанеры слышались звуки, помутнел и снова очистился глазок.

– Кто такой? – спросил старческий голос.

– Добрый день. Мне бабу Улу.

– А чего тебе?

– Откройте, пожалуйста, я просто хочу спросить.

За фанерой поскреблись, потом лязгнул замок. Дверь приоткрылась на длину цепочки. Ник на мгновение растерялся: у бабы Улы на голове высилась башенка из розово-фиолетовых волос, украшенная кокетливым бантиком.

– Ну, спрашивай.

– У вас этажом выше жил офицер УРКа. Давно, лет пятнадцать назад. Вы не помните?

– Офицер?

– Может, он в штатском ходил. С короткой стрижкой, волосы темные. Молодой.

Баба Ула закивала так, что затрепетал бантик.

– Точно, был. У Марты-покойницы, земля ей пухом, – старушка мелко перекрестилась, – квартиру снимал. Марта сама к дочке переехала, недалече, на Овражную. А квартиру сдавала. Как померла, дочка-то ее и продала энтим. Теперь все топают и топают. Как с дневной, так всю ночь.

– А офицер…

– С женой все под ручку. Жена молодая, не сказать чтоб красавица, но с чего красавицей-то быть, когда брюхатая? Отекала сильно, болезная. А потом ничего, выправилась. С коляской швырк-швырк, туда-сюда, мужа, значится, с работы встречала. Я ей: «Динка! Чего шлындаешь? Иди ужин сготовь. Мужику, оно со службы поесть приятнее, чем на твои губы крашеные любоваться». Она смеется: «У меня уже все сварено». И платье на ней фур-фур, нашим не чета. Как его звали-то?

– Артур Гориславский.

– Во-во. Она, значится, Динара. А тебе они зачем?

– У меня отец когда-то служил вместе с Гориславским. Хочет его найти.

– Так уехали давно! У Динки ребятенок ножками пошел, они и уехали. Динка шибко переживала, не хотела с городу, значится. Но мужу ни-ни. Бодрая такая с узлами бегала. И чемоданы были, дорогущие. Она, Динка-то, вообще не из простых.

– А вы не помните, к ним кто-нибудь приходил?

Баба Ула завела глаза к потолку и подергала себя за бантик – вспоминала.

– Ходили, как не ходить. Тоже парочка, гусь да гагарочка. Стрижена дамочка, а мужик у нее видный, из энтих. Ну, которые про́клятых, тьфу ты, прости, господи, изводят. Вроде с ребятенком. А больше ничего не скажу.

– Как их звали?

– Ну, спросил! Сколько уж тому!

– Может, Яровы? Марина и Родислав.

Баба Ула пожала плечами.

– Врать не буду. Чего знала, то сказала.

– А больше вы у них никого не видели?

– Ежели и был кто, мне не докладывался.

– Спасибо.

– И тебе не хворать.

Бабка захлопнула дверь, лязгнули замки.

Выйдя из арки, Ник поежился – Остроженская линия продувалась из конца в конец. Теперь ветер бил в лицо, заставляя пригибать голову. На троллейбусной остановке было пусто. Ник укрылся за щитом с объявлениями. Трепыхались белые листки с номерами телефонов. По небу со стороны Бастионной набережной быстро двигались сизые облака.

Троллейбус приехал неожиданно полный, Ник еле втиснулся на нижнюю ступеньку. Через пару остановок, возле базарчика, народ схлынул, и Ник прошел на заднюю площадку. Облокотился о поручень, глядя на убегающую улицу сквозь мутное стекло.

Что он узнал? Отец действительно знал Гориславского, более того, они дружили семьями. Если, конечно, «стрижена дамочка» – это Марина Ярова. Его мама.

Троллейбус рывком остановился на светофоре, и Ник качнулся, цепляясь за поручень. Серая машина, ехавшая следом, едва успела затормозить. Вот, наверное, ругается водитель. Ник всмотрелся, но грязное стекло мешало разглядеть, кто за рулем.

Поехали – тоже рывком. Заворчала тетка, мол, как дрова везет.

Ник потер стекло пальцем. Светлее оно не стало – грязь по большей части налипла снаружи. Серый автомобиль двигался следом, не желая обгонять. Левая полоса была чистая, но нет, машина держалась как приклеенная.

Снова перекресток. Налево Ладожский проспект, уходящий через Гостиный мост. Если серая не повернет, а иначе почему бы она не перестраивалась…

Красный свет сменился зеленым. Снова заворчала тетка, когда тряхнуло троллейбус. Ник сжал поручень.

Серая мигнула поворотником и укатила в сторону реки.

«Фу ты, параноик!» – поморщился Ник.

Троллейбус сделал пол-оборота по кольцу, показались кроны деревьев.

– «Областная библиотека», – сказал в микрофон водитель. – Следующая «Парк культуры».

Матвей сидел за углом сарая, в солнечном пятне. Пахло смолой, проступившей из досок, яблоневым цветом и сырой рыбой. Во дворе старики чистили улов. Шуршал малинник, там караулили коты.

Голоса доносились четко.