Тридцать третий румб

– Чего тебе хотелось? А, Серджо? – спрашивает Франческо. – У тебя жар, но это пройдёт! Держись, дружище! Вот увидишь, всё ещё будет хорошо! Тебя лекарь смотрел, сказал, что ничего страшного, поправишься, только отлежаться надо!

Что за идиоты плавают на этом пинасе, подумал я. Сначала сдерут с тебя шкуру, кусочка целого не оставят, а потом лекаря зовут посмотреть, поправишься ты или нет… Хотя, может, я ещё и радоваться должен, что получил всего две дюжины. Вот четыре-пять – это верная смерть. Не дай бог…

Франческо ободряюще трогает меня за руку. Пинас кренится, и утихшая было боль опять пронзает меня. То ли сквозь сон, то ли во сне раздаётся злорадный голос Луиджи: «Я же обещал, что переверну тебя вверх килем, сопляк!» При каждой мысли о Луиджи меня охватывает такая ярость, что мне хочется его убить. И сейчас внутри прокатывается жгучая волна.

Спину дерёт. Я сжимаю зубы и проваливаюсь куда-то. Всё заволакивает влажный туман раннего утра. Полумрак, холодный, влажный туман… Как хорошо. Волны медленно плещутся, и никого нет. Когда-нибудь это закончится, всё закончится. Старики в порту не будут рассказывать про меня… При чём тут старики в порту? Это просто жар… Что-то качается на волнах, вроде бы обломок корабля, и на нём какая-то надпись, но я не могу разглядеть – слишком густой туман… Мимо, совсем близко, проходит большой корабль. У капитана бледное, тонкое, строгое лицо с чёрными усиками и чёрными глазами. Я смотрю на него, и мою душу вдруг наполняет отчаянная боль. Разом накатывает всё, что я пережил за последнее время, даже то, в чём самому себе не признавался. Я не могу сдержать слёз и закусываю губы. Просыпаюсь и сразу отворачиваюсь от всех – чувствую, что у меня в глазах и вправду стоят слёзы. Да что ж это такое! Если ребята увидят, решат, что я совсем нюни распустил. Стыдно… Хотя сейчас мне стало легче. Отпустило. Стало не важно, что да как. Будто стоишь на пожарище – всё сгорело, огонь погас, а взамен – ничего. Может, потом что-нибудь и будет, а пока – только пустота. Тишина…

Я довольно долго валялся в вонючей духоте кубрика и морщился от боли при каждом движении судна, все волны сосчитал. Врагу такого не пожелаю. На нашем «Святом Христофоре» везде сырость, поэтому спина заживала плохо, медленно. Да что спина – даже ссадины на ладонях, которые я получил ещё в первый день работы на пинасе, до сих пор толком не зажили… Вдобавок за время океанского перехода в кубрике расплодилось неимоверное количество всякой дряни – клопов, блох, они нещадно кусались, не давали спать. И крысы бегали вокруг, пищали, пару раз даже запрыгивали в мою койку на запах крови… Я старался не думать об этом, вообще ни о чём не думать, ничего не чувствовать и не вспоминать.

Хотя долго лежать мне не пришлось – на судне тебе не дадут разлёживаться. Если ты можешь ходить без посторонней помощи, считается, что ты здоров. Как только раны на спине закрылись, мне было велено встать и вернуться к работе. Главное – дотянуть до берега, там передохну. Я ждал от Луиджи злорадных насмешек, но с ним что-то сделалось, он на меня даже не смотрел. Его вообще было не слышно и не видно.

Когда выдалась свободная минутка, ко мне подошёл Роберто Марино:

– Ну как ты?

Я пожал плечами.

– Я знаю, что это Луиджи подстроил, – сказал он тихо, так, что больше никто не слышал.

– Откуда?

– Мы с Руджеро в тот же день прижали его к стенке, пригрозили скинуть за борт, если не скажет правду. Он извивался, как морской червяк, но всё-таки признался. Мы потребовали, чтобы он пошёл к капитану и рассказал всю правду, – но он ни в какую. Трус паршивый. Ползал перед нами на коленях, умолял его не выдавать, от страха чуть в штаны не наложил… Потерпи до берега. Там разберёмся с ним сами, без начальства. Ему же хуже.

– Если он ещё какую-нибудь подлость не подстроит до тех пор.

– Не подстроит, – ответил Роберто с тихой угрозой.

А, пошли все к дьяволу, подумал я. До берега уже недолго осталось, а там видно будет. Главное – меня больше не считают вором, а остальное до свадьбы заживёт. Жалко, конечно, что меня так разукрасили – рубцы от кошки останутся на всю жизнь, и теперь, куда бы я ни нанялся, все станут спрашивать, за что меня наказали. Многие решат, что за какой-то серьёзный проступок… Луиджи-то не зря грозился: «Никак не запомнишь, где твоё место, сопляк? Придётся написать это на твоей шкуре!» Теперь можно сделать с ним что угодно, но рубцы с моей спины уже не сотрёшь…

– Кстати, – добавил Роберто, – я покажу тебе один узел, которого почти никто не знает. Будешь завязывать им свой мешок, чтобы больше в нём никто не шарился.

Наш переход близился к концу. Мы узнали, что идём на Ямайку, в Порт-Ройал. Конечно, никто не радовался вслух, что, мол, скоро будем на месте, – в море так нельзя, одно неосторожное слово может всё испортить. Чтобы сглазить хорошую погоду, много не надо, а бед не оберёшься. Но мысленно все уже считали дни до берега и чаще посматривали вперёд.