Тридцать три удовольствия

Редкая страна так хорошо устроена для любви, как Венгрия, — мелодичная музыка, зажигательные танцы, разнообразие цветов, благоприятный климат, веселые женщины и удалые мужчины, изысканные вина и блюда с паприкой, волны Дуная и зелень полей… удивительно, насколько приспособлена для влюбленных Венгрия!

Шандор Вадьонош. «Весна в Бекешчабе»

Поздно вечером в пятницу тринадцатого марта мы с Птичкой приехали на фестиваль в Бекешчабу, небольшой административный центр на юго-востоке Венгрии. Лариса была в восторге, что наш переезд из Западной Европы в Восточную прошел столь беспрепятственно, она то и дело счастливо прижималась ко мне и шептала слова любви. Я тоже был влюблен и счастлив, но два обстоятельства все же удручали меня некоторым образом. Во-первых, гуляя в то утро в последний раз по Кёльну, мы все же повстречали Анну Кройцлин на большой пешеходной улице, проходя мимо известного фонтана в виде пятиметрового гранитного фаллоса, с вершины которого вырывается вялая струя воды, стекающая по всему фаллосу вниз. Там еще в то утро проходила манифестация бездомных кёльнцев, и, помню, был один такой плакат: «Лучше сотня квартир на окраине Кёльна, чем один фаллос в центре его». И вот, пробираясь сквозь строй манифестантов, мы и столкнулись нос к носу с Анной. В эту минуту я обнимал за плечо Ларису, прижимая ее к себе, и, увидев перед собой Анну, сделал вид, что не узнал ее, хотя это было отвратительно. Она раскрыла рот от удивления, и ужас застыл в ее глазах. Мы прошли мимо, выбрались из толпы и направились в сторону собора, и весь день потом то и дело в памяти моей возникало удивленное и ужаснувшееся лицо Анны Кройцлин, и это воспоминание обжигало меня невыносимым стыдом. Что должна была теперь думать обо мне эта славная, чудная девушка! Какое страшное разочарование постигло ее! Я понимал, что эта случайная встреча около гранитного фонтанирующего фаллоса была послана мне в наказание за мое незаконное счастье с Ларисой, но не смирялся с судьбой, а внутренне роптал на нее.

Но другое обстоятельство угнетало меня еще больше, чем воспоминание об утренней встрече в Кёльне. Мне отчетливо вспомнились слова Ардалиона Ивановича из его парижского письма, в котором он не без некоего хвастовства писал, что после их с Птичкой бегства из Астрахани некая волна несет и несет их по всей Европе. Точно такая же волна, по-видимому, подхватила нас и понесла с запада на восток Европы, и если Ардалион Иванович свалился с гребня этой волны, то сие вовсе не означало, что я, занявший его место, не могу свалиться точно так же. Памятуя о судьбе Николки, Игоря и Ардалиона, я понимал, что так быстро Лариса меня не бросит — почему им по полгода, а мне меньше? И все же, я уже стал настораживаться, приглядываясь к малейшим возможным признакам надвигающейся измены. Я то принимался успокаивать себя тем, что Лариса так явно и пылко влюблена в меня, то разрушал свои иллюзии осознанием: что и с моими предшественниками она вела себя точно так же. С первого же венгерского вечера меня стал раздражать жизнерадостный Мезереш — первый человек, в ком можно было увидеть соперника. Я быстренько принялся применять свою тактику выставления соревнователя в менее выгодном свете, чем себя, подшучивать над ним, выявлять в нем нелепые черты. Хотя он, право слово, не заслуживал ничего подобного, этот веселый, полный энергии человек с длиннющим носом и аккуратной плешью на полголовы. Он плохо изъяснялся по-английски, еще хуже по-русски, но мы вполне понимали друг друга и, можно даже сказать, что, общаясь, болтали без умолку. Лариса тотчас взялась брать у него уроки венгерского языка, признавшись, что ее прабабушка была венгеркой. Первым делом выяснилось, что «птичка» будет «мАдарка», «мамонт» — «мАммут», «мамочка» — «мамушка», «чайка» — «шИраль», а «любовь» — «сЕретет».