Тридцать три удовольствия

Кстати о Барби. Как-то раз я обнаружил, что в своей сумочке Лариса носит рисунок, сделанный мною в ресторане «Саккара нест» — Николка в виде крокодила и Лариса в виде куклы Барби танцуют с довольно смешным видом. Тогда я спросил, скучает ли она по Николке.

— Да, — сказала она, не таясь, — скучаю. Я скучаю по всем вам. Мне хотелось бы провести хотя бы несколько дней со всеми вами вместе и не принадлежать при этом ни одному из вас.

— Или всем четверым сразу! — выпалил я в обиде.

— Ты не понимаешь, — сказала она терпеливо. — Когда я только познакомилась с вами в Каире, вы были такие живые, веселые, игручие, как один молодой и бодрый организм. Я разъяла его по частям, и организм умер, хотя каждая его часть продолжает свое существование. И я скучаю и по Николке, и по врачу, и по Лимону. Как буду скучать по тебе, когда мы расстанемся. Мы еще не расстались с тобой, а я уже начинаю скучать по тебе.

— Так часто бывает, когда предвидишь разлуку, — сказал я, стараясь сохранять самообладание. — Значит, наша любовь обречена так же, как твои романы с моими друзьями? И нет никакой надежды?

Этот разговор между нами происходил уже в середине апреля, когда, объехав всю Болгарию, мы жили в Сланчев Бряге в гостинице «Кубань», загорали в те дни, когда с моря дул холодный ветерок и даже несколько раз пробовали искупаться в ледяной воде. Позади уже были моя выставка в Габрове и несколько камерных сольных концертов Птички в Софии, Пловдиве, Шумене, Варне. За это время мы успели сначала сдружиться с Пламеном Цветановым, а потом крепко разругаться с ним после того, как он пытался однажды соблазнить Ларису в Старой Загоре. Ссора, однако, не помешала тому, что он устроил нас в Сланчев Бряге и удалился в свою Софию.

Лариса, не отвечая на мой вопрос о надежде, молча смотрела на морской горизонт. Куда он манил ее теперь? Куда стремилась она со столь странной постоянностью, от кого бежала и к кому хотела прибежать? Даже у перелетных птиц есть постоянные места обитания и кочевья, а мою Птичку не могло удержать ни одно гнездо. Я взял ее за руку, поднес к своим губам.

— Лариса, — сказал я. — Куда же ты теперь?

«Туда же, куда и ты», — хотелось бы мне услышать в ответ от нее, но я знал, что она не скажет таких чудесных слов.

— «Туда, где гуляем лишь ветер… да я!» — ответила Птичка.

— Красиво, — заметил я. — И исчерпывающе. И когда же?

— Скоро, — был ответ. — Не торопи. Смотри, какое солнце. И какое небо!

В тот вечер после этого, можно сказать, решающего, разговора, мы отправились смотреть нестинарницу — одно из чудес, которое редко в каком уголке мира можно увидеть, если вообще где-нибудь еще есть такое. В большом загородном ресторане, раскинувшемся под открытым небом целым лагерем, горел огромный костер, сложенный из поленьев высотою в человеческий рост, и покуда на шампурах, расставленных вокруг этого костра, поджаривалась свинина, посетителей ресторана развлекали народными болгарскими танцами, мало чем отличающимися от турецких.

Выпив вина, Лариса раззадорилась, и когда танцоры стали приглашать всех желающих на площадке перед сценой повторить их танец, она, разумеется, выскочила из-за стола одной из первых. Просто безумие, как мы отплясывали! Мы плясали так, будто нам всю жизнь приходилось скрывать, что мы болгары, но вот, в конце концов, мы не выдержали и дали себе свободу, а теперь хоть расстреляйте, не будем больше таиться — мы болгары! Лара Птичкова и Тодор Мамчев.

Ах, как она была хороша, летая среди танцующей толпы, легкая, пылкая, стремительная! Я был уверен, что туда, где гуляют лишь ветер и она, упорхнет она вот-вот, и лишь какое-нибудь невесомое перышко останется от нее у меня на ладони. И, ожидая этой минуты, я старался всегда быть наготове, чтобы успеть схватить ее за крыло или лапку.