Тридцать три удовольствия

За все эти три месяца — январь, февраль и март, пока у меня продолжался скоротечный роман с Ротиком, я всего три раза виделся с Николкой и Ларисой. Эти встречи, как три бусины, висели на серебряной нити, а этой нитью был голос Птички, поющей под гитару свои странные песни. Первый раз мы встречались в январе на дне рождения у Ардалиона Ивановича, который отмечался в некоем частном ресторанчике для всяких мафиози, к которым принадлежал и наш добрый друг Тетка. Зал ресторанчика был обставлен в самых лучших традициях нэпмановской культуры — на занавесях бантики, мебель отличная, но самых разных стилей, в одном углу — небольшой сад из искусственных цветов и кустарников, маленький, журчащий фонтанчик, на краю которого — чучело крокодила, а самое главное — другое чучело, стоящее у входа с поднятой лапой и бывшее некогда бурым медведем. Публика подобралась самая разношерстная — я с Ротиком, Николка с Птичкой, Мухин со своей благоверной Машей, при Ардалионе Ивановиче состояла ослепительно красивая брюнетка, на полголовы выше его, курившая сигареты через длинный мундштук и за весь вечер не промолвившая и четырех слов. Кроме малых сих, за длинным столом расселись, пили, ели и произносили длинные и унылые тосты одинакового вида люди, сытые, холеные, шкафоподобные в своих двубортных сияющих пиджаках и модных галстуках, типа того, который подарила Шарикову кухарка. Они как раз тогда только-только вошли в обиход в среде активизировавшихся «предпринимателей». Я полагал, что Птичка не станет петь для такого сорта публики, но ошибся — нисколько не смущаясь, она взяла принесенную ей гитару и запела. Кстати, именно в тот день Николка признался мне, что в театре оперетты Лариса была вовсе не артисткой, а гримером.

— Так это же отлично! — похлопал я его по плечу.

— Я тоже так думаю, — улыбнулся он. — Не склонен я доверять актрискам и очень был рад, когда узнал.

Несмотря на то, что виновник торжества бурно аплодировал пению Птички, его друзья-мафиозы отнеслись к ее чудесным песням весьма сдержанно, один из них принялся рассказывать, как он недавно был на какой-то вечеринке у Аллы Пугачевой, другой и вовсе в самых откровенных выражениях поведал миру о своих взаимоотношениях с певицей Азизой. Причем, надо сказать, что в тот момент я даже ни разу не вспомнил о Закийе Азиз Галал, хотя сходство имен должно бы было мне хоть на мгновенье воскресить каирскую ночь.

Стоит ли описывать все яства, которыми потчевали нас на пятидесятипятилетии Ардалиона Тетки? Достаточно того, что шашлык из осетрины подавался здесь почему-то в качестве горячей закуски. Но, несмотря на роскошь, этот день рождения в подметки не годился тому, который мы отмечали на берегах Геллеспонта. Кончилось все плясками под примитивную музычку — русский народ, и особливо новый, молодой класс предпринимателей, очень любит блатные еврейские напевы и мелодии, звучащие во всех ресторанах и записанные на всех магнитофонах. Они, видимо, хороши тем, что все на один мотив и не нужно шевелить редкими извилинами души и ума, чтобы привыкать к разнообразию в музыке. Гораздо легче скакать козлом под семь-сорок и орать, подпевая гнусному голосу какого-нибудь Миши Фуфутинского:

Воруй, воруй, Россия!
Иначе пропадешь.
Воруй, воруй, Россия!
Всего не украдешь.

Вдобавок ко всем развлечениям того вечера под конец частное заведение неонэпманского типа посетили богини раздора — целая шайка. Сначала разругались двое из шкафоподобных. Они чуть не устроили перестрелку, их успокоили, и один ушел, ни с кем не попрощавшись. Потом несколько подвыпивший Ардалион Иванович прогнал свою длинную брюнетку. Не знаю уж, какая кошка между ними пробежала, но Ардалион очень разгневался и при всех изрек ей грозное:

— Пошла вон, змея подколодная!

Затем врач Мухин проявил излишнюю настойчивость, уговаривая Птичку спеть еще чего-нибудь, и Муха Мухина устроила ему шипящую сцену ревности и увела своего разрезвившегося теленка в домашнее стойло.

Наконец, именно в этот день состоялась наша первая ссора с Ротиком и тоже на почве ревности к песням Птички.

— Ты никогда, никогда не смотрел на меня такими влюбленными глазами, как на эту вашу певичку, когда она пела, — отчитывала меня в такси Катюша, еще не зная, что в обозримом будущем ее ждет лифчик на спинке стула.

— Ро-тик! — сказал я с укоризной и, притянув ее к себе, обхватил своими губами ее пухлые, красивые губы, а таксист покосился на зеркальце и почему-то очень громко рыгнул. Вспышка ревности номер один погасла в тот вечер еще до того, как мы доехали до Семеновской площади, и по сравнению с будущими она была невинна, как Хлоя, еще не повстречавшая своего Дафниса.