Тридцатилетняя война

Положение курфюрста Бранденбургского было в равной мере сложным и противоречивым. Его жена приходилась Фридриху старшей сестрой, и она побудила супруга приютить мать и младшего брата, который к тому же был женат на принцессе Бранденбургской, что еще сильнее связывало два семейства взаимными обязательствами. Гонения в Богемии настроили курфюрста Бранденбурга против императора. Но ему не хватало ни ума, ни решительности; на его землях создавала проблемы значительная лютеранская партия, оппозиционная его собственным кальвинистским убеждениям, и у него были все основания для того, чтобы стремиться к сохранению мира. Мало того, польский король, зять Фердинанда, сделал своевременный и многозначительный жест — уступил Бранденбургу спорную провинцию Пруссию в качестве феода польской короны[383]. Это была неприкрытая взятка, и курфюрст, беря ее, брал и обязательства перед династией Габсбургов. Но если бы он и захотел отказаться, то у него не было армии, которая соответствовала бы своему названию, а собрание сословий не дало бы денег на ее формирование. Курфюрсту оставалось только следовать в кильватере Саксонии и не принимать поспешных решений.

Поскольку обоих курфюрстов-протестантов больше всего беспокоила собственная безопасность, Фердинанд мог без опаски осуществлять свой антиконституционный замысел. И никто в Германии не мог ему помешать.

Иначе дела обстояли в Европе. Испанцы не хотели, чтобы курфюршество перешло к Максимилиану. Эрцгерцогиня Изабелла с одобрения Мадрида предложила свою схему: Фридрих должен отречься от престола в пользу старшего сына, семилетнего мальчика, которого надо увезти в Вену, воспитывать в семье императора и затем женить на одной из его дочерей. Этот план, позволявший соблюсти имперскую конституцию, так как отречение под давлением разрешалось, когда свержение было незаконно, поддержали и Филипп IV, и Яков I, и даже Иоганн Георг Саксонский. Никого не волновало то, что Фридрих не отречется от власти, не отпустит сына и будет настаивать на возмещении ущерба, причиненного чешским протестантам[384].

Однако не сидел сложа руки и Максимилиан. Завоевание Пфальца дало ему возможность доказать, что он не меньше Фердинанда борется за интересы церкви. Герцог начал энергично обращать жителей в католическую веру. Как только войска Тилли окончательно осели в Пфальце, на голодный и страдающий от эпидемии чумы народ обрушились миссионеры, появились указы, запрещающие эмиграцию.

В Гейдельберге закрылись протестантские храмы, университет был распущен, а превосходную библиотеку погрузили на повозки и отправили через Альпы в Рим в качестве благодарственного подношения Максимилиана Ватикану[385].

Подкупать папу не было необходимости. Осуществление замысла эрцгерцогини привело бы к усилению могущества Габсбургов, чего итальянский владыка никак не мог допустить. Король Англии поддержал план, у французского короля не было сил для того, чтобы воспротивиться, а Испания, по всей видимости, и так отвоюет голландские Нидерланды и восстановит потери. Если уж не давать Габсбургам становиться властелинами мира, то надо использовать Максимилиана в качестве противовеса Австрии в самой империи и Испании — в Европе.

Все это время Фердинанд пребывал в некотором смятении. Папа требовал, чтобы он письменно обещал передать курфюршество Максимилиану[386]. Испанский король навязывал ему английский план, конституционалист курфюрст Майнца предупреждал, что Саксонии не понравится, если он исполнит желание Максимилиана[387]. Действительно, в Европе к императору относились с презрительной жалостью, и результат переговоров в Регенсбурге в основном зависел от позиции Испании и Баварии. Это устраивало Фердинанда: он всегда мог предстать жертвой обстоятельств. Если он добьется передачи курфюршества Максимилиану, то усилит свою императорскую власть, если же его постигнет неудача, то он снимет с себя всякую ответственность и, не выиграв, ничего и не потеряет.

Фердинанд не пошел навстречу пожеланиям испанцев. Безусловно, он, подобно предшественникам, должен служить интересам династии, но по-своему: для Германии, для империи, а не для Испании. И спасение династии он видел не в завоевании голландских Нидерландов, а в реформировании империи. Если возродится могущество империи, то никакая нация и никакая правящая династия не смогут противостоять Габсбургам. Он настроился на то, чтобы повременить с исполнением запросов Испании, не ради удовлетворения Баварии, а для того, чтобы реализовать более весомые, хотя и отдаленные династические амбиции.