Тридцатилетняя война

Ещё целых две недели после этого столкновения обе армии стояли лагерем друг против друга, каждая в расчёте принудить другую выступить первой. Чем более таяли с каждым днём скудные запасы провианта, тем ужаснее становились муки голода, тем более дичали солдаты, тем сильнее терпели окрестные крестьяне от их зверского хищничества. Всё возрастающая нужда расшатывала порядок и дисциплину в шведском лагере. Особенно отличались насилиями над другом и недругом без различия немецкие полки. Слабая рука одного человека не могла преодолеть беззаконие, которое низшие начальники, казалось, одобряли своим молчанием и даже поощряли собственным пагубным примером. Больно терзало короля это позорное разложение военной дисциплины, которою он до сих пор так справедливо гордился, и сила, с которой он упрекал немецких офицеров, свидетельствовала о ярости его негодования. «Вы, немцы, — воскликнул он, — вы грабите ваше собственное отечество и терзаете ваших единоверцев! Бог свидетель, я презираю вас, я чувствую к вам отвращение, и сердце моё переполняется горечью, когда я смотрю на вас. Вы не исполняете моих приказаний, вы — причина того, что мир проклинает меня, что меня преследуют слёзы ни в чём не повинных людей, доведённых до нищеты, что мне приходится открыто слышать: король, наш друг, приносит нам больше горя, чем наши злейшие враги. Ради вас я опустошил казну моей державы и истратил более сорока бочек золота, а от вашего германского государства не получил даже на жалкую одежонку. Я отдал вам всё, чем бог наделил меня, и с радостью разделил бы между вами всё, что он ещё может мне пожаловать в будущем, лишь бы только вы слушались моих приказаний. Ваше неповиновение убеждает меня, что вы замышляете недоброе, хотя я имею все основания хвалить вашу храбрость».

Ценою невероятных усилий Нюрнберг в течение одиннадцати недель кормил несметное множество народу, скопившееся в его стенах. Но, наконец, запасы иссякли, и король, у которого людей было гораздо больше, вынужден был поэтому первый решиться на отступление. Нюрнберг похоронил более десяти тысяч своих жителей, а Густава-Адольфа военные действия и болезни лишили свыше двадцати тысяч солдат. Все окрестные нивы были вытоптаны, деревни обращены в пепел, ограбленные крестьяне умирали от истощения на дорогах, ядовитые испарения отравляли воздух; заразные болезни, вызванные скудным питанием, скоплением в лагере такой массы народа, множеством разлагающихся трупов и летним зноем, свирепствовали среди людей и животных, и долго ещё после ухода армий вся страна тяжко страдала от голода и нищеты. Тронутый всеобщими бедствиями, потеряв надежду преодолеть упорство герцога Фридландского, король снялся 8 сентября с лагеря и покинул Нюрнберг, оставив здесь на случай приступа достаточный гарнизон. В полном боевом порядке прошёл он мимо неприятеля, который не тронулся с места, шагу не сделал, чтобы помешать его отступлению. Он направился к Нейштадту на Айшо и Виндсгейму, где остановился на пять дней, чтобы дать роздых своим войскам и находиться поблизости от Нюрнберга на случай, если бы неприятель вздумал что-либо предпринять против этого города. Но Валленштейн, не менее нуждавшийся в отдыхе, ждал лишь отступления шведов, чтобы двинуться в путь со своими войсками. Через пять дней и он покинул свой лагерь у Цирндорфа, обратив его предварительно в пепел. Сотни клубов дыма, вздымавшихся из подожжённых деревень в окрестностях, возвестили о его отступлении и показали успокоенному городу, какой участи он избегнул. Путь Валленштейна, направившегося к Форхгейму, был ознаменован невероятнейшими опустошениями.

Но он с чрезвычайной быстротой ушёл так далеко, что королю не удалось бы настигнуть его. Густав-Адольф разделил свою армию, которую не могла прокормить истощённая страна, на две части, чтобы одну оставить для защиты Франконии, а самому вместе с другою частью продолжать завоевание Баварии.