Тридцатилетняя война

С чрезвычайной тревогой следил Густав-Адольф за уловками Испании и Австрии, всё пускавших в ход, чтобы отколоть от него союзного государя. Союз с Саксонией был для него чрезвычайно важен, но он имел веские основания бояться непостоянства Иоганна-Георга. Между ним и курфюрстом никогда не было искренних дружеских отношений. Для государя, гордого своим политическим значением и привыкшего смотреть на себя как на главу своей партии, вмешательство сторонней силы в германские дела было, разумеется, весьма подозрительно и тягостно, и лишь крайне стеснённое положение его государства могло временно заглушить недовольство, возбуждаемое в нём успехами этого незваного чужака. Всё возраставший авторитет короля в Германии, его огромное влияние на протестантских государей, недвусмысленные доказательства его честолюбивых замыслов, достаточно подозрительные, чтобы вызвать настороженность имперских чинов, породили в курфюрсте великую тревогу, которую агенты императора сумели искусно поддержать и усилить. Каждый шаг короля, каждое, хотя бы самое справедливое, требование, обращённое им к германским владетельным князьям, служили для кюрфюрста поводом к горьким жалобам, казалось предвещавшим близкий разрыв. Даже у полководцев обеих сторон, как только им приходилось действовать совместно, сплошь и рядом проявлялись отголоски соперничества, разделившего их государей. Врождённое отвращение Иоганна-Георга к войне и всё ещё не вполне подавленная преданность его Австрии благоприятствовали стараниям Арнгейма, который, поддерживая постоянные сношения с Валленштейном, неуклонно старался склонить своего государя к сепаратному соглашению с императором. И если его настояния долгое время оставались безуспешными, то позднее исход событий показал, что они всё-таки несколько повлияли на курфюрста.

Густав-Адольф, справедливо опасавшийся последствий отпадения столь важного союзника его партии для своих дальнейших действий в Германии, всеми способами старался удержать курфюрста от столь опасного шага, и до сих пор его представления производили некоторое действие. Но военная мощь, придававшая огромный вес соблазнительным предложениям императора, и бедствия, какими он грозил Саксонии в случае дальнейшего сопротивления, бесспорно должны были поколебать в конце концов стойкость курфюрста, в случае если бы его оставили без помощи, в жертву врагам; вдобавок равнодушие к столь важному союзнику могло навсегда уничтожить доверие всех остальных соратников Швеции к их защитнику. Это соображение заставило короля Швеции вторично уступить настоятельным призывам теснимого курфюрста и ради спасения союзника пожертвовать всеми своими блестящими перспективами. Он уже решил вторично двинуться на Ингольштадт, и слабость курфюрста Баварского давала ему основание надеяться, что теперь этот вконец истощённый враг вынужден будет согласиться на нейтралитет. А затем крестьянское восстание в Верхней Австрии должно было открыть ему путь в эту страну, и резиденция императора могла очутиться в его руках, прежде чем Валленштейн успел бы явиться на помощь. Но всем этим ослепительным надеждам он предпочёл спасение союзника, не стоившего такой жертвы ни по своим заслугам, ни по своим намерениям, союзника, который в обстоятельствах, прежде всего требовавших единодушия, по своему мелкому эгоизму думал лишь о своей выгоде, с которым приходилось считаться не из-за тех услуг, которые он мог оказать, а из-за того вреда, которого можно было от него ожидать. И трудно подавить чувство гнева при мысли, что как раз на пути к спасению курфюрста доблестный король нашёл предел своим подвигам.