Тридцатилетняя война

Начинание и впрямь было нешуточное: оно заключалось в том, чтобы вытеснить протестантизм из страны, где за него стояло большинство и где он был узаконен формальным актом о веротерпимости, который отец Фердинанда даровал дворянскому и рыцарскому сословию этих стран. Невозможно было, не подвергая себя опасности, отнять столь торжественно данное разрешение, но и никакая трудность не пугала набожного питомца иезуитов. Оправданием этому насилию должны были служить, во-первых, пример остальных католических и протестантских владетелей, беспрепятственно осуществивших в своих землях реформационное право, и, во-вторых, то обстоятельство, что штирийские чины злоупотребляли своей религиозной свободой. Опираясь на нелепый действующий закон, считали возможным грубо нарушить закон разума и справедливости. Нужно сказать, что в этом неправедном деле Фердинанд проявил изумительное мужество и похвальную стойкость: без шума и — надо прибавить — без жестокости он уничтожал протестантское богослужение в одном городе за другим, и, к изумлению всей Германии, это опасное дело было закончено в несколько лет.

Но меж тем как католики с восторгом приветствовали в нём героя и паладина своей церкви, протестанты начали готовиться к борьбе против него, как против своего опаснейшего врага. Однако ходатайство Матвея — передать права преемства Фердинанду — не встретило в государствах Австрии, пользовавшихся правом избрания, никакого или весьма малое противодействие, и даже чехи короновали его как своего будущего короля на весьма приемлемых условиях. Лишь позже, когда они узнали о дурном влиянии его советов на действия императора, они начали обнаруживать беспокойство, а различные собственноручные его документы, но злому умыслу попавшие к ним и с достаточной ясностью свидетельствовавшие о его истинных намерениях, усилили их страх до чрезвычайности. Особенное негодование возбудил тайный семейный договор с Испанией, по которому Фердинанд передавал испанской короне, в случае отсутствия у него наследников мужского пола, королевство Чешское, не справляясь с голосом нации, не считаясь с тем, что носитель её короны должен быть её избранником. Многочисленные враги, которых Фердинанд нажил себе среди протестантов своими религиозными реформами в Штирии, оказали ему в Чехии весьма дурную услугу; особенно деятельно разжигали пламя восстания бежавшие туда штирийские эмигранты, принёсшие в своё новое отечество сердца, исполненные мести. В таком неблагоприятном расположении духа застал король Фердинанд чешской народ, когда император Матвей уступил ему место.

Столь дурные отношения между народом и кандидатом на престол могли и при наиспокойнейшем переходе престола явиться источником потрясений, — насколько же более теперь, в разгаре мятежа, когда народ вновь завоевал свой былой суверенитет и возвратился к состоянию естественного права, когда он вооружился, когда чувство единства возбуждало в нём бодрящую уверенность в своих силах, когда мужество его, вследствие счастливых успехов, обещаний сторонней помощи и увлекательных надежд, возвысилось до степени непоколебимой уверенности. Презрев утверждённые уже за Фердинандом права, чины объявили свой трон свободным, свой выбор ничем не связанным. Не было никаких надежд на добровольное подчинение Чехии, и если Фердинанд хотел стать носителем чешской короны, то ему предстоял выбор — либо купить её ценой всего того, что делает корону желанной, либо же добыть её с мечом в руке. Но как добыть её? На какую из своих земель ни бросал он взгляд, все они были объяты пламенем. Силезия уже была вовлечена в чешское восстание; Моравия собиралась последовать её примеру. В Верхней и Нижней Австрии, как и прежде при Рудольфе, бурлил дух свободы, и ни один земский чин не желал приносить присягу. Венгрии грозил нападением князь Семиградья Бетлен Габор; таинственные вооружения турок приводили в трепет все восточные области; в довершение смуты протестанты в наследственных землях Фердинанда, возбуждённые общим примером, также начали поднимать голову. В этих землях протестанты имели численный перевес: в большинстве областей им принадлежали источники тех доходов, за счёт которых Фердинанду предстояло вести войну. Люди безразличные начали колебаться, верные — приходить в отчаяние, и лишь мятежники сохраняли мужество; одна половина Германии подбадривала восставших, другая бездеятельно ожидала исхода борьбы; испанская помощь была ещё далека. Всё, что подарила Фердинанду минута, она грозила вновь отнять у него.