Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

«Если война продлится, – писал Арним, – империя будет окончательно погублена. У человека с чистой, честной душой не может не болеть сердце; при виде мучений империи он не может не стремиться к миру. Так же и я. Посему я не упускал ни единой возможности… призвать к миру и друзей, и врагов… Наша любимая Германия станет добычей чужеземцев и прискорбным примером для всего мира». Шведский король не разделял этой точки зрения, но она была резоннее, чем он готов был признать.

Апологеты Густава II Адольфа, если так можно назвать обожателей общепризнанного героя европейской истории, утверждают, что, не погибни король, он установил бы прочный и долговечный мир. Это мнение основывается больше на личном убеждении, чем на объективных данных; он предложил мирный договор Валленштейну, но его условия едва ли были бы приняты, пока имперцы располагали действующей армией. Он не сумел заключить мир с Фердинандом зимой 1631/32 года, в самый тяжелый для императора момент. Густав II Адольф был одним из тех прирожденных завоевателей, для которых мир – идеал, но вечно недостижимый по самым убедительным причинам. За свою жизнь он никогда не заканчивал войну иначе как перемирием, и вряд ли его натура изменилась за его последний год на земле. Может быть, возраст мог бы смягчить его, но ему было 37 лет (чуть больше месяца не дожил до 38), когда его убили, и Европе пришлось бы еще долго ждать. Да и возраст – не такое уж верное лекарство от той страсти, которая горячит кровь бойца. Валленштейн в конце концов устал, но, кроме возраста, его терзала болезнь, и по характеру он всегда был скорее организатором, чем завоевателем. История знает слишком много воителей преклонных годов, чтобы думать, будто старость наверняка бы смягчила Густава II Адольфа.

В какой-то момент во время похода по Германии король составил так называемую Norma Futurarum Actionum – схему полной реорганизации империи, превосходную в теории, но неосуществимую на практике даже после победы. Ее исполнение с начала до конца зависело от того единственного элемента, на который он никак не мог рассчитывать, – от согласия германских князей. Поскольку Густав II Адольф не пользовался их истинной поддержкой, он никогда не думал о том, чтобы изменить свою политику. Искать компромиссов было не в его характере, и король Швеции не понимал, что без компромиссов мир в Германии невозможен.

Если бы Густав II Адольф, пусть даже с некоторым ущербом для себя лично, вступил в войну союзником датского короля еще в 1626 году, их совместное вторжение могло бы с самого начала сдержать Фердинанда II, сохранив протестантам самоуважение, а Германии – свободы. С политической точки зрения шведский король был прав в том, что не стал участвовать в невыгодном и трудновыполнимом предприятии, хотя и отнюдь не безнадежном. В 1630 году уже было слишком поздно воскрешать загубленное дело. Вместо этого он уничтожил единственную силу, способную объединить Германию, и ничего не создал взамен.

Через несколько дней после битвы при Лютцене в Бахарах на Рейне прибыл Фридрих Виттельсбах, который уже не был ни курфюрстом Пфальца, ни королем Чехии. В 36 лет это был сломленный человек, постаревший раньше времени и настолько измученный заботами, что родной брат не узнал его. Ниже по Рейну свирепствовал голод, в Бахарахе – чума;

со всех сторон он видел страшные последствия войны, причиной которой был он сам. Ему не следовало задерживаться в Бахарахе, но он заразился чумой, прежде чем успел уехать из города. Болезнь проходила в легкой форме, и он, может быть, выздоровел бы, но известия о Лютцене и гибели шведского короля пришли в самый момент кризиса. Фридрих впал в черную тоску и 29 ноября испустил дух. Он и мертвым оставался странником и изгоем; в последний раз тело отверженного бродяги мелькнуло в подвале какого-то виноторговца в Меце.

Так за какие-то две недели не стало двух защитников дела протестантов – удачливого и невезучего. В 1619 году защитник был похуже, а дело шло получше, и немцы сделали свой выбор. Густав II Адольф мог победить императора, заставить Иоганна-Георга воевать, использовать в свою выгоду политику Ришелье, но он не мог повернуть время вспять. Возможности, упущенные в 1619 году, были потеряны навсегда. Король оказался неспособен изменить эту оцепенелую готовность германских протестантов мириться с угнетением; он мог разрушить империю Габсбургов, но ничего не мог построить и оставил германскую политику, как и самую страну, под грудами обломков.

Глава 8 От Лютцена до Нёрдлингена и дальше. 1632-1635

У Австрийского дома есть корни, он воспрянет.

Томас Уэнтуорт

1