Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

Положение Максимилиана изменилось со времен Пражского мира в 1635 году, когда он лишился своей любимой Католической лиги и вынужден был вести войну в роли союзника Фердинанда II (затем с 1637 года Фердинанда III), чуть ли не как его вассал. В то время от его армии остались одни только ошметки, так что он не мог играть какую-либо существенную роль в имперской политике, в то время как его соратник Иоганн-Георг располагал немалой армией с прекрасным полководцем и общепризнанными независимыми правами. Однако за то время, пока Иоганн-Георг шел по наклонной, спиваясь, лишившись сначала своего командующего Арнима, а затем мало-помалу растеряв и войска, Максимилиан так рачительно использовал свои ресурсы и усовершенствовал армию, что снова занял главенствующее положение. «Он уважает императора, – сказал венецианский посол в 1641 году, – но все делает по-своему». К 1644 году Максимилиан, по-видимому, вновь привел в порядок свои финансы, и его войска постепенно стали костяком имперских вооруженных сил.

Тем временем испанское правительство высасывало силы из Фердинанда III: его армия, разбитая и вновь восстановленная муштрой под руководством неутомимого Пикколомини после второй битвы при Брейтенфельде, быстро пришла в упадок после Рокруа, когда услуги Пикколомини понадобились в Нидерландах. В отсутствие лучшего полководца Фердинанду не осталось иного выбора, кроме как поручить командовать конницей Верту, кавалерийскому генералу Максимилиана, недавно вернувшемуся из французского плена. Между тем доминирующее положение на стороне императора благодаря умелой тактике и находчивости стал играть один французский профессиональный военный, известный нанимателям под именем Франц фон Мерси, хотя по факту он всего лишь командовал баварскими войсками. Осенью 1643 года французы во главе с маршалом Гебрианом при поддержке ветеранов-бернгардцев продвинулись из Эльзаса в Вюртемберг через Шварцвальд и захватили Роттвайль. Там Мерси и Верт эффектно переиграли ситуацию в свою пользу; застав неприятеля, который разместил разрозненные отряды возле Тутлингена, врасплох, они заставили его отойти с большими потерями имущества и людей[98] и освободили Роттвайль. Мазарини, встревоженный гораздо сильнее, чем признавали его делегаты в Мюнстере, поспешно собрал подкрепления и поручил Тюренну восстановить репутацию Франции, а имперцы на всю Европу раструбили о своей победе как достойном ответе на поражение в Рокруа.

Это было не так. Однако их победа показала, что, пока Мерси защищает Вюртемберг, Тюренну будет куда труднее соединиться со шведами под началом Торстенссона. Кроме того, она позволила Максимилиану Баварскому, хозяину Мерси и Верта, занять положение незаменимого союзника Фердинанда III и убедило французское правительство в том, что ему придется снова заручиться дружбой Максимилиана, если оно хочет наверняка сломить имперские силы. Этот вывод позднее подтвердился, когда Мерси осадил и взял Иберлинген в мае 1644 года и Фрайбург в июле. Во время трехдневного сражения, когда ему пришлось биться одновременно с Тюренном и герцогом Энгиенским, Мерси героически удерживал свои позиции; однако он был в меньшинстве, и герцог обманным обходным маневром, который угрожал отрезать его от основной базы в Швабии, заставил его отступить[99].

Битва при Фрайбурге дала французам столько возможностей проявить доблесть и военное искусство, что позднее о ней раззвонили повсюду, но на самом деле Мерси сохранил свои первоначальные позиции в Вюртемберге и нанес тяжелые потери французской армии. Баварские силы оставались главным оплотом империи – до такой степени, что, когда Максимилиан пригрозил заключить сепаратный мир, отозвать Мерси и оставить врата империи открытыми для Тюренна, Фердинанд III не мог позволить себе проигнорировать его угрозу.

Перехитренный своим же союзником, император возлагал некоторые надежды на ослабление позиций Франции. Во-первых, новое правительство было не таким прочным, как предыдущее. Пусть Ришелье никогда не пользовался особой популярностью, но вызывал некоторое опасливое восхищение. К кардиналу Мазарини народ подобных чувств не питал. Франтоватый коротышка-сицилиец с его мелочным личным тщеславием, детским упрямством, страстью к хитростям и уловкам не обладал выдающимися достоинствами. Ему было далеко и до всесторонней гениальности Ришелье; Мазарини никогда не понимал внутренней политики Франции и не умел ею управлять.

И все же в некоторых отношениях ничтожность Мазарини оказывалась полезной. Его коварство, любовь к интригам, способность вникать в мельчайшие и противоречивые побочные детали как нельзя лучше годились для запутанной дипломатии на мирной конференции в Мюнстере. Сам Ришелье не смог бы справиться с нею лучше.