Таким образом, избрание эрцгерцога Фердинанда дало чешским протестантам и европейским врагам Габсбургов возможность выдвинуть своего кандидата. Необходимость этого была очевидна, не хватало лишь человека. Христиан Анхальтский в последние пять лет добивался чешского трона для своего молодого господина, курфюрста Пфальцского, но всех его трудов так и не хватило, чтобы создать достаточно мощную партию для поддержки кандидатуры Фридриха. Курфюрст был кальвинистом, пока еще не имел ни опыта, ни репутации среди европейских правителей; вполне естественно, что протестантская партия в Чехии, которую в основном составляли лютеране, не стремилась сделать его своим королем. Единственным другим кандидатом на трон был курфюрст соседней Саксонии Иоганн-Георг. Лютеранин, зрелый и терпимый властелин, он мог бы стать более приемлемым королем, но упорно отмахивался от любых переговоров, так что о его выдвижении не могло быть и речи.
Таким образом, за неимением лучших кандидатов королевский трон должен был отойти Фердинанду, если только протестанты вовсе не откажутся от выборов или не попытаются выдвинуть условия, неприемлемые для нового короля. Возможно, Турн мог бы заблокировать выборы таким образом, если бы ему выпал шанс это сделать. Но Турн был простым рыцарем в сейме и не имел права голоса на выборах. В этот критический момент возглавить протестантскую партию выпало графу Шлику, а Шлик, как и император Матвей, надеялся на отсрочку. Вместо того чтобы ускорить развязку опасного кризиса, он упустил возможность, и 17 июня 1617 года кандидатура Фердинанда была поставлена на голосование, он без колебаний отдал ему свой голос, а растерянная, но послушная протестантская знать последовала его примеру вся до единого человека.
На следующий день все члены сейма, кроме двух – Ярослава Мартиница и Вилема Славаты, фанатичных католиков, потребовали от избранного короля гарантировать соблюдение «Грамоты величества». Славата призывал Фердинанда отказаться, утверждая, что странное поведение Шлика не отражает типичного мнения протестантов; ему казалось, что настал момент нанести последний и сокрушительный удар. Император Матвей и его миролюбивый советник кардинал
Мельхиор Клезль считали иначе; оба они искренне желали, чтобы Фердинанд обязался поддержать «Грамоту». Даже если он позднее и намеревается обрушиться на протестантов, нет никакой необходимости сразу же заявлять об этом во всеуслышание. Сам же Фердинанд колебался: он отнюдь не собирался соблюдать положений «Грамоты», но не был уверен в том, что наступил подходящий момент для открытых действий. Совесть не давала ему покоя при мысли о том, что он сделает даже формальную уступку еретикам. В то же время Фердинанд раскусил Турна и экстремистов и прекрасно осознавал, что ему нужно лишь подождать, пока они не совершат какое-либо явно враждебное действие в отношении правительства и не дадут ему желанного повода для отмены протестантских привилегий. Посоветовавшись с духовником, Фердинанд убедился в том, что политическая целесообразность все же оправдывает некоторое отклонение от полной искренности, и на следующий день официально объявил, что гарантирует соблюдение «Грамоты величества».
Лицемерный поступок Фердинанда нельзя объяснить, разве что тем, что явный отказ признать «Грамоту» должен бы неизбежно привести к всеобщему мятежу. Положение было таково, что еще оставались шансы, что Турн поведет себя агрессивно и необдуманно, протестантская партия безнадежно рассорится и Фердинанд, настраивая одну группировку против другой, сможет искоренить религиозные свободы без кровопролития.
Вероятно, ни Матвей, ни Клезль до конца не понимали происходящего. И тем не менее осенью после выборов вышло два эдикта. Ни один из них не противоречил конституции, хотя оба показали, что Фердинанд уже начинает прибирать к рукам правительство. Первый давал королевским судьям право присутствовать на всех местных и общенациональных собраниях, второй вводил королевскую цензуру над пражской печатью. Покидая столицу, Матвей назначил пять наместников, среди которых были Славата и Мартиниц, но не нашлось места ни Турну, ни Шлику.