Тридцатилетняя женщина

Она умолкла и опустила на руку Артура свою руку, которой указывала на город. Они в молчании любовались природой, гармонической красотою пейзажа. Плеск реки, прозрачность воздуха и неба – все сочеталось с мыслями, которыми полнились их молодые влюбленные сердца.

– О, боже мой, как мне нравится этот край! – повторила Жюли под наплывом чистых, восторженных чувств. – Вы здесь долго жили? – спросила она, помолчав.

При этих словах лорд Гранвиль вздрогнул.

– Вон там, – грустно сказал он, показывая на ореховые деревья, стоявшие у дороги, – там я, пленник, впервые увидел вас…

– Да, мне было тогда очень тоскливо. Здешняя природа казалась мне такой дикой, а теперь…

Она замолчала; лорд Гранвиль не осмелился взглянуть на нее.

– Вам я обязана этим удовольствием, – проговорила наконец Жюли после долгого молчания, – только живой может ощутить радость жизни, а ведь я до сих пор была мертва. Вы дали мне больше, чем здоровье, вы научили меня ценить его…

Женщины наделены неподражаемым даром выражать свои чувства без пышных фраз; женское красноречие – в звучании голоса, в движении, позе и взгляде. Лорд Гранвиль закрыл лицо рукой, ибо глаза его наполнились слезами. В первый раз со дня их отъезда из Парижа Жюли благодарила его. Целый год он самоотверженно заботился о ней. Вместе с д’Эглемоном он сопровождал ее на воды в Экс, потом на морское побережье, в Ла-Рошель. Он неотступно следил за тем, как в подорванном организме Жюли восстанавливаются силы под воздействием его разумных и простых предписаний, он выхаживал ее, как страстный садовод выхаживает редкостный цветок. Маркиза же, казалось, принимала искусное врачевание Артура с эгоизмом парижанки, привыкшей к поклонению, или с беззаботностью куртизанки, которая не ведает ни стоимости вещей, ни цены человеку и пользуется ими, покуда они ей нужны.

Влияние природы на душу достойно замечания. Если нас неминуемо охватывает печаль, когда мы попадаем на берег вод, то, по велению другого закона нашей впечатлительной натуры, в горах чувства наши очищаются: страсти там становятся менее пылкими, зато более глубокими. Вид обширного бассейна Луары, живописный и высокий холм, где сидели влюбленные, вероятно, способствовали блаженному покою, которым они наслаждались, тому счастью, которое вкушаешь, узнав, как необъятна любовь, скрываемая под словами, казалось бы, ничего не значащими. В тот миг, когда Жюли договаривала фразу, так глубоко взволновавшую лорда Гранвиля, летний ветерок всколыхнул верхушки деревьев, и от реки потянуло прохладой; гряда облаков заслонила солнце, и легкие тени придали особую прелесть прекрасному пейзажу. Жюли отвернулась, чтобы скрыть от своего спутника слезы, которые ей удалось сдержать, хотя ей тотчас же передалось умиление Артура. Она не смела поднять глаза из страха, что он прочтет в них, как она счастлива. Женский инстинкт подсказал ей, что в этот решительный час она должна затаить свою любовь в глубине сердца. Меж тем молчание тоже могло стать опасным. Заметив, что лорд Гранвиль не в силах произнести ни слова, она кротко сказала:

– Вас тронули мои слова, милорд. Какая у вас чуткая и добрая душа, если вы с такой откровенной радостью отказываетесь от ложного суждения о человеке! Вы считали меня неблагодарной, видя, что я то холодна и сдержанна, то насмешлива и равнодушна во время нашего путешествия, которое, к счастью, скоро окончится. Я была бы недостойна ваших забот, если б не умела оценить их. Милорд, я ничего не забыла! Увы! Я ничего не забуду – ни той заботливости, с какой вы пеклись обо мне, как мать печется о ребенке, ни, особенно, той благородной доверчивости, с которой вы вели со мною дружеские беседы, ни вашей чуткости; против этих соблазнов мы, женщины, безоружны. Милорд, вознаградить вас я не могу… С этими словами Жюли поспешно отошла в сторону, и лорд Гранвиль не сделал ни малейшей попытки удержать ее. Маркиза остановилась на скале, неподалеку от него, и застыла в неподвижности, чувства их были тайной для них самих; оба они молча проливали слезы; пение птиц, такое веселое, такое нежное и выразительное на закате солнца, должно быть, усиливало безудержное волнение сердец, заставившее их расстаться: сама природа шептала им о любви, о которой они не осмеливались обмолвиться.

– Итак, милорд, – продолжала Жюли, встав перед ним с видом, полным достоинства, позволившим ей взять Артура за руку, – прошу вас, оставьте в чистоте и непорочности жизнь, которую вы вновь вдохнули в меня. Мы сейчас простимся. Я знаю, – прибавила она, заметив, как побледнел Артур, – что в награду за вашу преданность я требую от вас жертвы, превышающей все те великие жертвы, за которые я должна бы отблагодарить вас… Но так надо. Уезжайте из Франции. Велеть вам это – не значит ли дать вам права, которые будут священны? – прибавила она, прижимая руку молодого человека к своему трепещущему сердцу.

– Разумеется, – произнес Артур, вставая.