Тридцатилетняя женщина

Прошло два года; супруги д’Эглемон вели светский образ жизни обособленно друг от друга и встречались чаще в чужих гостиных, нежели у себя дома; то был изысканный разрыв, которым кончаются многие великосветские браки. Однажды вечером супруги против обыкновения встретились у себя в гостиной. Г-жа д’Эглемон пригласила к обеду одну из своих подруг. Генерал же, всегда обедавший в городе, в этот день остался дома.

– Сейчас я вас обрадую, маркиза, – сказал д’Эглемон. Допив кофе и ставя чашку на стол, он бросил на госпожу де Вимфен какой-то печальный и насмешливый взгляд и добавил: – Я уезжаю на охоту с обер-егермейстером, и надолго. По крайней мере, на неделю вы овдовеете, а мне кажется, вы ничего не имели бы против этого… Гильом, – обратился он к лакею, убиравшему посуду со стола, – велите закладывать.

Госпожа де Вимфен была той самой Луизой, которую Жюли когда-то собиралась предостеречь от замужества. Женщины обменялись понимающим взглядом, и по нему чувствовалось, что Жюли обрела в подруге наперсницу своих печалей, наперсницу чуткую и добросердечную, ибо сама г-жа де Вимфен была очень счастлива в браке; быть может, именно оттого, что судьба их сложилась по-разному, счастье одной служило порукой тому, что она сохранит преданность подруге в ее горькой доле. В подобных случаях несходство судеб почти всегда укрепляет дружбу.

– Разве теперь время для охоты? – спросила Жюли, бросив на мужа безразличный взгляд.

Март был на исходе.

– Обер-егермейстер, сударыня, охотится когда ему вздумается и где ему вздумается. Мы отправляемся в королевские угодья поохотиться на кабанов.

– Будьте осторожны, берегите себя…

– Предвидеть несчастье нельзя, – ответил он, усмехаясь.

– Карета подана, – доложил Гильом.

Генерал встал, поцеловал руку г-жи де Вимфен и обернулся к Жюли.

– Сударыня, а вдруг я погибну, стану жертвой кабана! – проговорил он с просительным видом.

– Что это значит? – удивилась г-жа де Вимфен.

– Ну, хорошо, подойдите, – сказала Жюли Виктору. И она улыбнулась Луизе, словно говоря: «Сейчас сама увидишь».

Жюли потянулась навстречу мужу, который собирался поцеловать ее; но она наклонила голову, и супружеский поцелуй скользнул по рюшу ее пелерины.

– Вы будете свидетельствовать об этом перед богом, – сказал маркиз, обращаясь к г-же де Вим-фен, – мне надобен султанский указ, чтобы получить такую небольшую милость. Вот как моя жена понимает любовь. Она довела меня до этого уж не знаю какой хитростью… Честь имею кланяться!

И он вышел.

– Да твой бедный муж и вправду очень добрый! – воскликнула Луиза, когда женщины остались одни. – Он тебя любит.

– О, не добавляй ни звука к этому слову. Имя, которое я ношу, ненавистно мне.

– Но ведь Виктор беспрекословно подчиняется тебе, – заметила Луиза.

– Подчинение это, – ответила Жюли, – отчасти основано на том, что я сумела внушить ему глубокое уважение к себе. С точки зрения законов я весьма добродетельна; я создала уют в его доме, я закрываю глаза на его любовные похождения, я не прикасаюсь к его состоянию; он может проматывать доходы как ему заблагорассудится – я только забочусь о сохранении капитала. Такой ценою куплен мир. Он не уясняет, вернее, не хочет уяснить себе, чем я живу. Но хоть я и держу мужа в руках, все же я очень опасаюсь, что когда-нибудь его характер проявится. Я словно вожак медведя, который дрожит при мысли, что в один прекрасный день намордник порвется. Если Виктору вздумается, что он вправе не уважать меня больше, то страшно даже загадывать, что произойдет, ведь он вспыльчив, самолюбив и, главное, тщеславен. Он неумен, и ему не найти мудрого выхода из сложного положения, в которое вовлекут его дурные страсти; вдобавок он слабохарактерен; убив меня, он сам, пожалуй, умер бы с горя на следующий же день. Но такого рокового счастья опасаться нечего…

Наступило молчание, подруги задумались и обратились к тайной причине того, что случилось.

– Меня наказали послушанием, – продолжала Жюли, бросая на Луизу многозначительный взгляд. – Но ведь я не запрещала ему писать ко мне. Ах, он забыл меня, и он прав! Как было бы ужасно, если бы жизнь его была разбита! Разве не достаточно моей? Поверишь ли, дорогая, я читаю английские газеты в надежде увидеть его фамилию. Но он все еще не появился в палате лордов.

– Разве ты знаешь английский?

– А я тебе не говорила?.. Я научилась.

– Бедняжка! – воскликнула Луиза, схватив Жюли за руку. – Как ты можешь жить?

– Это тайна, – отвечала маркиза, погрозив ей пальцем с какой-то детской важностью. – Слушай. Я принимаю опиум. История герцогини де ^*** в Лондоне натолкнула меня на эту мысль. Помнишь, Мэтьюрин написал роман на эту тему? Лаудановые капли слишком слабы для меня. Я сплю. Бодрствую я всего лишь часов семь и провожу их с дочкой.

Луиза смотрела на огонь: она боялась взглянуть на подругу, все злоключения которой впервые предстали перед ее глазами.

– Луиза, храни тайну, – сказала Жюли после минутного молчания.

В этот миг лакей принес маркизе письмо.

– Боже мой! – воскликнула она, бледнея.

– Не спрашиваю, от кого оно, – сказала г-жа де Вимфен.