Триггер

— Глупости какие. Я просто… Не хочу каких-то комментариев или перепалок.

— Их не будет.

— Я просто с ней встречусь, она подпишет бумаги, даст расписку и всё.

— И? Тебя напрягает моё наличие?

Ну как ему сказать, что я действительно буду переживать. Что это как та сторона моей прошлой неприглядной жизни, с которой я уже хочу расквитаться, чтобы она больше никого не трогала?

— Нет, ты же знаешь, просто…

Что «просто» договорить не успеваю — в дверь раздаётся звонок. На пороге Томка — настроенная воинственно, что заставляет меня удивлённо моргнуть.

— На, — всучивает мне пачку денег, перевязанную банковской бумажной лентой, на которую смотрю с ещё большим удивлением. — Это твоему хмырю-мужу, чтобы уже отстал от тебя точно.

— Том.

— Джерри, — огрызается беззлобно. — А вообще знаешь, что я решила?

— Что?

— Я еду с тобой. Раз уж Илью ты брать не хочешь.

Эти двое определённо сговорились. Хмуро смотрю на одного и вторую, и Тамара пожимает плечами.

— Се ля ви, сестрёнка. Одевайся, уже расквитаемся с этим всем.

Только когда вижу сгорбленную фигурку Маргариты Григорьевны, к которой мы подходим, понимаю, что не зря взяла с собой сестру. Мать Персидского словно бы постарела за эти несколько дней, что мы не виделись. Поседевшая и сгорбленная, она напоминает мне сухонькую птичку.

Торопливо подписывает бумаги, которые мы ей передаём, хватает конверт с деньгами, а у самой на лице надежда. Она же на всё готова, лишь бы только Вадим снова смог ходить.

— Маргарита Григорьевна, очень искренне желаю, чтобы ваш сын поправился, — повторяю то, что однажды сказала, и она коротко обнимает меня в ответ. А после уходит.

— Да уж, — выдыхает Тома. — Помню её совсем другой. Сволочь Персидский, просто сволочь.

— Это точно. Но он уже сполна за всё отплатил.

Мы недолго прогуливаемся вдоль набережной. Я чувствую себя странно. Вроде и облегчение такое острое, что дышать хочется полной грудью, а вроде и сожаление, как тогда, в больнице. Вот и всё. Теперь точно огромная часть моей жизни осталась позади, и хоть сейчас у меня впереди так много всего светлого, всё равно чувствую лёгкую грусть, что всё получилось именно так.

Когда возвращаемся обратно, нас встречает Настя и Мария Дмитриевна, а так же незнакомая мне до этих пор женщина, в которой я без труда узнаю маму Ильи.

— Мам, а у нас гости. Бабушка с тобой тоже знакомиться хочет.

— И с внуком будущим, — она выразительно смотрит на мой живот. — Очень приятно, Катя. Я Светлана.

— И мне очень приятно.

Мы проходим в кухню, где уже накрыт стол, я быстро рассказываю Илье о встрече со свекровью, после чего рассаживаемся за ужином. Первое время царит молчание, прерываемое только репликами Насти и звоном вилок о тарелки. А после…

Кажется, начинают говорить все сразу, будто желают высказать долго копившееся внутри. Перебивают друг друга, смеются, снова начинают одновременно. И только в этот момент понимаю, что у меня никогда не было вот такой семьи. Пусть даже с теми, кто рядом, я недостаточно хорошо знакома.

Ни разу за то время, что мы собирались с родственниками Персидского и моими родными, не ощущалось такой атмосферы, когда чувствуешь себя как дома. Когда неважно, кто ты, как выглядишь, неважно, чем занимаешься. Ты важен и дорог сам по себе, ценен тем, что ты просто существуешь. Наверное, только теперь, к сорока годам, я поняла, что значит слово «семья». И собиралась научить этому своих детей.

Да. Я обязательно научу этому своих детей.

Эпилог

— У меня сегодня мелкий родился. Ржачный просто нереально. Ты бы его видела. Остальные дети вроде знаешь, такие сморщенные, красные, страшненькие, прости господи. А этот… Блин, Тань. Ты реально бы ржанула, если бы его увидела.

Илья закурил, качая головой. С губ его не сходила открытая счастливая улыбка. Как идиот, ей-богу. Сам себе таким казался. Но сегодня, едва получил на руки сына, который посмотрел на него так, будто решал, имеет ли право какой-то незнакомый мужик держать его на руках или нет, не мог сдержать сначала слёз, а потом улыбки. Будто приклеилась она к лицу, блин.

— Мелкая наша такая счастливая тоже. Я к ней заехал, когда сюда собрался. Уже приготовила для брата поросёнка. Не знаю, где они с Катькой точно такого же нашли. Ждёт. Дня через три-четыре обещали выписать их, так Наська уже вся на взводе.

Он снова замолчал. Только вдыхал в лёгкие горький дым, словно оттенок той неизбывной грусти, которая будет внутри всегда, как бы счастлив ни был. Это хорошая грусть, такая лёгкая, будто порхание бабочки. И он не желал от неё избавляться. И от воспоминаний своих тоже. Только теперь они совсем другими были — не выкручивали наизнанку, не заставляли от бессилия зубы стискивать. Просто были как данность.

— Знаешь, я счастлив сейчас. И мелкая тоже счастлива. Вот теперь, именно сейчас, по-настоящему. Полностью. Не знаю, нужно ли тебе это было знать, или и без того ты в курсе. Но не сказать не мог.

Он посидел еще немного в том месте, где бывал сотни раз, после чего поднялся на ноги, отряхнул куртку и пошёл к выходу из кладбища. Торопливо возвращаясь туда, где его ждали.