Триггер

Она сначала вроде сомневается, но после кивает и возвращается в палату. А я остаюсь наедине с собой. И вроде всё более чем нормально — кажется, всё уже решено, и это будет наверняка последний раз, когда я увижу бывшего мужа, только потряхивать начинает от того, что предстоит. Делаю несколько вдохов, после чего толкаю дверь, за которой пару минут назад скрылась свекровь, и понимаю, что совершенно не готова была к тому, что за ней увижу.

Он весь… как будто незнакомый мне человек. Сжавшийся, бледный, укрытый до подбородка простынёй. Впивается замутнённым взглядом в моё лицо, кривит бескровные губы в улыбке, выдыхает с трудом:

— Катя.

И меня накрывает волной ужаса. Что же он натворил, идиот? И нет ведь ни капли злости по отношению к нему, только такое острое сожаление, что от него по телу озноб. Не совсем понимаю, что именно кажется странным, но просто подхожу к постели Вадима и усаживаюсь на стоящий подле неё стул. Перевожу взгляд на столик, где стоит стакан воды с соломинкой и лежат какие-то медицинские принадлежности. На штатив с капельницей, от которой под одеяло уходит прозрачная трубка. И от этого всего становится тошно.

— Катя моя… Ты здесь, — сипит Персидский, словно каждое слово ему даётся с огромным трудом. — Девочка моя здесь.

— Я по делу, — отсекаю сразу всё лишнее. — Обсудим всё, что дальше будет происходить. Твоя мама сказала…

Я не успеваю договорить — лицо Вадима кривится, словно у младенца-переростка, которого несправедливо обидели, и он начинает рыдать. И не двигается. Ни единого движения тела. Это жутко. Это так жутко, что вдох распирает лёгкие до боли, когда с шумом втягиваю в себя кислород.

— Маргарита Григо…

— Катенька, не бросай меня… пожалуйста. Я всё, что хочешь для тебя сделаю, если выкарабкаюсь. Не бросай меня, прошу. Помоги.

— Вадим…

Имя его выдыхаю хриплым шёпотом. Я в таком ужасе, что кажется, приклеилась к стулу. Но обязана взять себя в руки.

— Что говорят врачи?

— Что я инвалид. До конца своих дней. Кать, я ничего не чувствую. Вообще. Ничего!

Меня колотит, потому что совсем не это была готова увидеть. Что он хотя бы сидит. Или что может держать ложку, когда ест. Но не это…

— Маргарита Григорьевна сказала, что это поправимо.

— Никаких обещаний. Они ничего не обещают. Но готовы сделать операцию.

— Хорошо. Тогда продадим квартиру.

— Это может затянуться. Счёт идёт едва ли не на часы.

Я снова вскидываю брови. Об этом речи не шло. То есть, Персидскому нужно — что?

Он видит непонимание, написанное на моём лице, и торопливо продолжает, словно и Вадим считает, что я могу просто встать и уйти.

— Ты предлагала компенсацию, помнишь? — Персидский облизывает пересохшие губы, и свекровь быстро подносит к его рту стакан с соломинкой. Отвожу глаза, словно соприкоснулась с чем-то запретным. Как бы то ни было, с этим мужчиной я прожила два десятка лет, и сейчас видеть его таким… Жутко.

— Я помню, — усмехаюсь горько, всё же поднимаясь со стула. Сидеть вот так и дальше и возвышаться над Персидским нет сил.

Дохожу до окна, и когда вижу раскинувшийся передо мной вид на какую-то стройку, это кажется самой прекрасной картиной на свете. Лишь бы только не смотреть на Вадима и не впадать снова в оцепенение.

— Надо было брать тебе компенсацию ещё тогда. И ничего бы этого не случилось.

Не знаю, зачем это говорю, ведь Персидский всё понимает и так. Наверное. Но на меня накатывает такое острое сожаление, что всё случилось именно так. Что мы не развелись как цивилизованные люди. Что не расстались так, как миллионы пар до нас.

— Так ты поможешь? — снова подаёт он голос с койки.

— Да. Но на своих условиях.

— Всё, что захочешь.

— Мы разводимся как можно быстрее. Сделай всё, что тебе нужно со своей стороны для этого.

— Хорошо.

— Маргарита Григорьевна отзывает иск. Ты же знаешь, что больше подать его не сможешь?

— Знаю.

— Чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее получите деньги. У меня нет нужной суммы, но думаю, что я её найду.

— Мне любая подойдёт. Только помоги.

Я оборачиваюсь и вижу такой страх, написанный на его лице, что он передаётся и мне. И снова погружаюсь в пучину ужаса и паники, из которой смогу выбраться только когда выйду отсюда.

— Хорошо. Как только все условия выполните, я передам твоей матери деньги. Тебя это устроит?

— Да! Да, меня всё устроит.

Мне снова становится горько. Майя сбежала от него и готова была прихватить чужое, в случае же со мной Вадим настолько доверяет, что готов на всё, хотя сейчас у меня в руках все возможности отомстить.

— Хорошо, будем на связи, Маргарита Григорьевна, — киваю я свекрови. — Всего хорошего, Вадим. Прощай.

Я почти успеваю выйти, когда позади снова раздаются рыдания Персидского.

— Катюша, прости меня. Прости… Я уже наказан. Ты только меня не бросай. Я всё для тебя сделаю, что смогу.

— Ты уже всё сделал. Что смог, — оборачиваюсь на пороге к мужу и по телу проходит судорога. — Выздоравливай. Искренне тебе этого желаю.

И выхожу, понимая, что ещё немного, и просто усядусь на пол от того, что не держат ноги.