Тригон. Изгнанная (СИ)

После появления изгнанника с её другом детства произошли разительные изменения: он стал раздражительным. Даже свою долю, что причиталась ему от двух зажаренных тушек, которую, как выяснилось позже, добыла вовсе не Рука, Рон брать наотрез отказался, объяснив это тем, что его собственных запасов вполне хватит на то, чтобы продержаться не один день. Тилия же с благодарностью приняла от Руки подрумянившееся заднее бедро, с наслаждением вгрызаясь в нежную мякоть зубами и, к своему ужасу, на манер гоминидов утирая рот рукавом рубашки.

— Чего тут знать. Иди вперёд, пока не упрёшься в место, где смыкаются стены, — пожимает Рон широкими плечами, нарочито медленно, со скрежетом проводя камнем по острому краю своего устрашающего тесака, и время от времени с вызовом бросая непримиримые взгляды в сторону Кира. Видел бы он, как изгнанник расправился с его сородичем на том барьере, возможно не пытался бы так по-детски доказать своё превосходство. — А дальше Клоака.

Едва только он произносит последнее слово, как Тилию передёргивает. Она до сих пор с содроганием вспоминает слова Старика о чудовищах, скрывающихся в подземном мире Долины. Стоило только колдуну произнести то предостережение и тревожное чувство, что засело где-то глубоко внутри, уже не отпускало.

— Разве вчетвером у нас не больше шансов выжить?

— Ты сама только что сказала, что он испарился, как только Шрам с людьми появился возле стены. Кто даст гарантию, что он не исчезнет, когда впереди замаячит новая угроза?

— Если честно, мне всё равно исчезнет он или нет, но я не могу прогнать его. Он спас мне жизнь, — с нарастающим раздражением отзывается Тилия, после чего на мгновение замолкает. — И ещё он спас жизнь одному мальчику с вашей земли.

— Что ещё за мальчишка? — вскидывает Рон на неё вопросительный взгляд и его тёмные брови выстраиваются в прямую линию.

— Его зовут Като. Он называет себя Заячьей Лапкой, — поясняет она, переводя встревоженный взгляд на пляшущее в едином танце неистовое пламя, с жадностью голодного зверя, расправляющегося с собранным ими хворостом. Если так пойдёт и дальше, она вряд ли дотянут до утра.

— Он тоже добывал яйца, как тот мальчик, что сорвался, ведь так? Ему было плохо у вас, Рон… очень плохо. А ваш Старик, судя по виду малыша, был просто извергом, — подводит итог Тилия, чувство обречённости и животный страх за жизнь мальчика ещё свежи в её памяти.

— Ти, посмотри мне в глаза и скажи, что это не вы его убили? — чуть подавшись вперёд, просит Рон, в тёмных глазах которого плещутся отблески десятка костров за её спиной. Тилию поражает то, что её друга больше интересует мёртвый Старик, а не судьба маленького мальчика, ещё недавно жившего вместе с ним в одном лагере.

— Нет, это были не мы, — нехотя признаётся она. — Но, поверь, нам очень бы этого хотелось. Достаточно было взглянуть на Като, истощённого, вечно голодного, искусанного паразитами. А после того, как я увидела, что им приходиться делать, чтобы выжить…

Тилия не договаривает, в горле начинает предательски першить.

— Значит там, куда тебя сбросили каратели, с детьми обращались лучше? — отложив в сторону своё оружие, с усмешкой обращается к ней Рон, но взгляд готов заморозить любого. — Не посылают добывать пропитание, не учат выживать… Но ты всё ещё Тилия из Башни! Девчонка с третьего уровня! Та, которая всегда спала в своей тёплой кровати, ходила в чистой одежде и ела за столом. Ты даже сейчас спишь не на земле, — он кивком головы указывает на шкуру, разложенную в ожидании своей хозяйки. — Ты очень мало знаешь о том, как выжить в этой Яме, Ти.

Его слова и тон больно ранят, хотя её имя он всё так же произносит с теплотой в голосе. Она уже открывает рот, чтобы возразить, сказать, что уже достаточно видела в этой самой Яме, узнала об этом месте достаточно, и запачкалась кровью, и список её жертв с каждым днём становился всё длиннее, но слова застревают в горле.

Тилия пытается задушить в себе вину и оправдать себя за совершённые убийства, но лица тех двоих преследуют: бездыханный каннибал с колом в окровавленной глазнице, и гоминидка, не сумевшая своим мастерством победить хитрость и накопленные за восемнадцать лет знания. Только сейчас она вспоминает, что вчера был её день рождения. И ей стоит огромных усилий постоянно переключать свои мысли на что-то другое, чтобы не думать… не вспоминать. И даже боль в ногах кажется спасением, потому что она не даёт окунуться с головой в тот ужас, что безгранично владеет ею на протяжении долгих девяти дней.

Но вдруг она осознаёт, что не может произнести этих слов. Не может раскрыть правды: боится, что он осудит её, Тилию, выращенную в тепличных условиях, начнёт презирать. Она ещё надеется, что в Роне осталось что-то от того прежнего мальчика, но чем больше узнаёт о его жизни за стенами Башни, тем отчётливее понимает, какая пропасть их разделяет.

— Като говорил ещё про одного человека…

— И что, он тоже в твоём списке? — усмехается Рон, удобнее устраиваясь на земле, чтобы поспать.